а султану служить нам не любо.
– Ну и добре, – помрачнел Гонта, словно только сейчас узнал, что обратный путь домой заказан и ему. – Как кличут тебя, казак?
– Полусотник Илья Смушко! – отвлекаясь от тяжких воспоминаний, на глазах воспрянул «пират».
– Рыбари среди твоих казаков найдутся?
– Через турецкий пролив корабль провести? – догадливо вскинулся полусотник. Дождавшись утвердительного кивка, он продолжил: – Батя мой лоцманом был не из последних, дед Константинополь брал… Я сам на египетские берега ходил и Варне порох понюхать давал.
– Ночью пойдем? – уточнил на всякий случай атаман.
Илья поднял голову вверх. По раннему чистому небу сиротливо проплывали одинокие облака.
– Придется ждать грозы, – пояснил он. – Анатолийский берег скалистый, и тучи выпадают туманом. Хоть глаз выколи, в двух шагах не видно ни зги. Османские сторожевики уходят на румелийскую сторону, чтоб не побиться… Вот тогда и проскочим.
Помолчав минуту, Гонта одобрительно кивнул:
– Ладно, сотник, ступай, займись своими людьми. – И тут же, без паузы, ледяным тоном спросил у Данилы: – Грека почему до сих пор на рее не вижу?
– Какого грека? – изумился тот.
– Который казака зарезал.
Настала очередь задуматься Даниле. И в самом деле – почему? Мелькнула перед глазами давешняя картинка: грек с окровавленным ножом, в черных глазах – обреченное отчаянье, вызов и глухая тоска- безнадега. Отгоняя видение, сотник тряхнул головой и, осторожно подбирая слова, ответил:
– Он воин, батько. Такой же, как и мы. А его зарезать хотели, словно тварь бессловесную…
– Пожалел? – катнув желваками, желчно усмехнулся атаман. – Смотри, как бы боком не вышло.
– Война план покажет, – туманно пообещал Данила.
– Как? – заинтересовался Гонта. – Интересное выражение, не слышал…
Достав из кожаного кисета трубку, он сосредоточенно принялся забивать ее турецким табаком. Чиркнув пару раз кресалом, прикурил, пыхнул душистым облаком, радостно подхваченным ветром, и задумчиво произнес:
– С полонянками ничего не надумал? – Заметив удивленно вскинутые брови, атаман пояснил: – Продать их надо, нельзя баб в плавание брать. Да и казаки того гляди глотки из-за них начнут друг дружке рвать… Сам-то, чай, уже глаз положил на какую?
– Ни-ни! – испуганно отмахнулся Данила и истово побожился: – Вот те крест, и в мыслях не держал!
День прошел в хлопотах. Пустующие трюмы в срочном порядке переоборудовались в более-менее сносное жилье, благо плотницкий инструмент имелся в достатке. Казачья старшина заняла кубрики для офицеров на второй палубе, Гонте досталась роскошная каюта прежнего хозяина. Обустраивались.
До своей каморки Данила добрался лишь после захода солнца, упал без сил на жесткий матрас, прикрыл на секунду глаза и… моментально уснул, без сновидений. Пробудился он от негромкого плеска волн за бортом и осторожных попыток кого-то невидимого в темноте стянуть с него сапоги. Сонно ворочая языком, сотник лениво поинтересовался:
– Это ты, Лисица?
Смутный силуэт негромко рассмеялся низким, грудным смехом, присел у изголовья и ласково погладил его по щеке.
– Ты охренел, казак! – сделав попытку подняться, Данила ткнулся носом в мягкие, упругие груди.
«У Лисицы точно таких не было!» – запоздало мелькнула сумасшедшая мысль.
– То я, пан сотник. – Горячий девичий шепот сбил дыхание. – Марыся.
Слегка дрожащие тонкие пальчики коснулись губ. Как наяву он увидел стройную фигуру в воздушном платье из белой кисеи, голубой атласный кушак, обтягивающий осиную талию, золотисто-рыжие локоны и лукавую, обещающую улыбку спасенной им невольницы.
Как наяву… Остальное он не видел – чувствовал. И бархатную кожу, и жаркие губы и острые коготки, с болью вонзившиеся в спину, и дурманящий голову сирийский парфюм… Ведьма! Рыжая ведьма из Кракова. Ишь как глазища горят!
– Дзякую, пан, що спас мене! – мешая польские и украинские слова, полячка ловко стянула с него рубаху.
«Гонта утром вздернет меня на рее вместе с греком!» – последний разумный проблеск исчез, растворился в сладостной истоме…
Атаман его вешать не стал. Может, не хотел портить аппетит перед завтраком, а может, качка была тому виной: волны стали круче, корабль кренился с боку на бок, и вид болтающегося тела на мачте мог вызвать приступ морской болезни у кого угодно. Казнь не состоялась. Гонта лишь глянул насупленно и хмуро процедил:
– Если начнется буча, выкину за борт всех… вместе с тобой.
Данила скорчил виноватую физиономию, покаянно вздохнул и отправился в обход по кораблю. Получив по дороге пару одобрительных хлопков по спине от ухмыляющихся казаков и несколько откровенно завистливых взглядов, сотник, мысленно чертыхнувшись, спустился на нижнюю палубу к матросским каютам. Нырнув в полумрак корабельных недр, он нос к носу столкнулся с паном Ляшко.
– Твоя затея? – вместо приветствия сухо осведомился Данила.
– То, проше пана, не я, – ехидно ответил шляхтич, расплываясь в довольной улыбке: – Це была панночка.
– Тьфу на тебя! – в сердцах сплюнул сотник.– Ясен пень, что не ты… и не Лисица… – Зябко поежившись и бросив подозрительный взгляд на ясновельможную грудь, озабоченно спросил: – И что теперь делать?
– Не разумеешь? – радостно заржал пан Ляшко.– Могу подсказать.
– Иди к черту! – беззлобно посоветовал Данила, сплюнув на дощатый настил, и поинтересовался: – Лисицу не видел?
Изменился Данила. Сильно изменился. Раньше простой казак был, бесхитростный. А ныне сотник войсковой – бунчуковый, не наказной. Лисица всегда за друга горой стоял, а теперь тем паче – кому хошь за него глотку перережет. И не потому, что он сотник и колдун, а… Просто Данила знает, как по правде. По старой Русской Правде.
Лисице про нее бабка еще сказывала, но он не шибко-то ей и верил. Закон в Сечи простой: что с бою взято, то твое. Серебро, оружие, девки. Хочешь – продай, а хочешь – сам пользуй. Когда Умань брали, много казаков полегло, но и добыча была немалой. Однако Данила запретил полон брать. Сказал, что на Руси неволи раньше не было. И он не дозволит.
Десяток роптать начал, но Метелица быстро порядок навел. У него рука крепкая, не забалуешь. И ведь прав оказался характерник! Когда шляхта панцирная ударила, только кони верные спасли от гибели неминуемой. А кто за ясырь свой держался, легли под саблями. Все до единого.
Еще сказал, что повесит каждого, кто девку силой возьмет. Ему-то что за нужда? Всегда так было. Ну да ладно – он знает, что говорит. Когда другие казаки жидов вешали – тайники искали, – Данила пообещал голову отрубить каждому, кто на безоружного саблю поднимет.
И снова как в воду глядел колдун! Вывели они из Умани семью еврейскую, подальше от города проводили. Отпустили. Жид-меняла сам все отдал, даже кожу сдирать не пришлось! До последнего злотого мошну вывернул. Ну, может, и оставил что себе, но казаки довольны были. Другие не в пример меньше награбили.
Лисица облизал пересохшие губы. Вина бы сейчас глоток аль меду хмельного. Но нельзя. Вот закончится день, сядет солнце за Черные холмы, и тогда – в казацком кругу – пойдет по рукам ковш с пенной брагой. А пока терпи, казак. Недолго, вечереет уже.
Воткнув топор в ошкуренное бревно, Лисица зачерпнул ладонью пригоршню снега и с наслаждением растер разгоряченное лицо. От костра потянуло запахом жареного мяса. Казак сглотнул слюну.
– Что, брат, живот к спине прилип? – весело подмигнул пан Ляшко.
Этому все нипочем. Он и в аду ухмыляться будет. А Лисицу от бизонов уже воротит. Сейчас бы галушек со сметаной или борща с пампушками. Да где ж их взять-то на чужбине? Намедни вепря добыли, вроде и
