— В присутствии этого человека мне хочется быть глухонемой.
— Капитулируешь, Жужика! — Шандор тоже с неприязнью взглянул на сына. — В присутствии таких людей надо быть громом и молнией.
— Апа, пойдем ко мне в комнату, поговорим. — Жужа взяла отца за руку.
— Успеем! До вечера много времени.
— Вечером будет поздно. — Жужанна поднялась и ушла к себе.
Дьюла проводил ее насмешливым взглядом.
— Замуж захотела. По ушам видно. Эх, бабы!.. Потоп, пожар, мор, война, революция, а у них одно на уме.
Длинный звонок в прихожей прерывает Дьюлу. Он вскакивает, поправляет перед каминным зеркалом галстук, причесывается, одергивает пиджак и важно, готовый с честью нести мученический венец, идет к двери.
Открыл ее и глубоко разочаровался. Перед ним не работники венгерского АВХ, а приветливо улыбающийся русский полковник танковых войск Бугров, хороший знакомый сестры, частый гость в доме Хорватов.
Дьюла холодно кивнул, поджал губы и отправился на свою позицию у камина. Его сильно знобило, временами бросало в дрожь. У огня он согрелся, перестал стучать зубами.
Несмотря на откровенно негостеприимный прием, Бугров все-таки вошел в «Колизей», поздоровался, спросил, дома ли Жужанна. Он еще неуверенно, с ошибками говорил по-венгерски, но его хорошо понимали.
— Добрый день, товарищ Бугров, — откликнулся Шандор Хорват. — Садитесь! Жужика, — закричал он, — к тебе пришли!
Почти сейчас же в «Колизей» прибежала Жужанна. И она была разочарована, увидев русского полковника. Не по такому гостю томилось ее сердце.
— А, это вы, товарищ Бугров!.. Здравствуйте.
— Добрый день, — ответил он, старательно выговаривая венгерские слова. — Сегодня я заехал немного пораньше, чем обычно: дожди размыли дороги, и в наш лагерь придется добираться кружным путем. Вы готовы?
Жужанна отрицательно покачала головой.
— Сегодня я не смогу проводить занятия. Такой день!.. Извините и передайте мои извинения вашим офицерам.
— Жаль! Отложим занятия до… понедельника. Надеюсь, послезавтра вы войдете в строй.
— Постараюсь, — неуверенно ответила Жужанна.
— Разрешите быть свободным?
— Не смею вас задерживать.
Дьюла с деланной укоризной взглянул на сестру.
— Милая, это на тебя не похоже! Негостеприимно. Садитесь, товарищ Бугров. Хотите кофе?
— Благодарю вас. Я пойду.
— Сигарету?
— Спасибо. Накурился.
— Ой, товарищ полковник, что это? — Дьюла осторожно старинным костяным ножом для разрезки книг снял с мундира Бугрова комок присохшей грязи, с ужасом полюбовался им. — Грязь! Настоящая грязь? Откуда?.. Почему?.. — Не дав ответить, Дьюла воскликнул: — Понимаю! Вы ехали в открытой машине, и вас неблагодарные венгры забросали грязью. Сочувствую, но… Такой день, ничего не поделаешь!
Бугров внутренне вспыхнул, но не позволил себе взорваться.
Жужанна поспешила Бугрову на помощь:
— Дьюла, что ты несешь!
— Жужа, не мешайте брату быть самим собой. Очень прошу вас. — Бугров уже улыбался. И не только милой учительнице венгерского языка, но и надменному, празднующему свою победу Дьюле Хорвату. — Вы очень наблюдательны, профессор! Такой микроскопический комок грязи заметили.
Дьюла не почувствовал удара или сделал вид, что ему не больно.
— Это мой хлеб — наблюдать и запоминать. Я литератор. Забыли?
— Как же! На днях купил сборник ваших стихов.
— Прочитали?
— С грехом пополам.
— Не удивительно. Ведь вы только осваиваете венгерский.
— Шандора Петефи я с радостью читаю даже со своим скромным знанием венгерского, а вот Дьюлу Хорвата…
— Вы Хорвата разругали? Интересно, чем он вам не понравился?
— К сожалению, у меня мало времени и еще меньше охоты для критического выступления.
— Покритикуйте хотя бы кратко. Двумя словами: «Плохо. Ужасно». Ну!.. Прошу вас, полковник.
— Если настаиваете… Темен душевный мир ваших лирических героев.
— Это же естественно, полковник! Ваше солнце, ваша земля, ваш ветер, ваша история — русские. А я… я чистокровный мадьяр. Венгерская лирика не тождественна русской.
— Не согласен! Добрый мир человеческой души одинаково приемлем венгру и поляку, датчанину и русскому.
— Вы хотите сказать, что мои стихи враждебны людям, античеловечны?
— Если бы я так думал, я бы не сумел скрыть своих мыслей.
— Разрешите и мне принять участие в вашей дискуссии. — Жужанна подошла к брату. — Напрасно обижаешься, Дьюла. Я говорю по-венгерски, выросла на венгерской земле, под венгерским солнцем, однако стихов твоих, мягко говоря, не понимаю.
— Это тоже естественно. Молодо — зелено. И, кроме того, ты успела испортить свой венгерский вкус за пять лет пребывания в Московском университете. И сейчас портишь, общаясь с русскими. Кого ты учишь венгерскому языку? Зачем?
— Дурак! — бросила Жужанна и отошла от брата.
— Не согласен! — улыбнулся Бугров. — Дураки не такие слова в подобных случаях говорят. Это очень похоже на политические исповеди деятелей из клуба Петефи, на некоторые статьи в «Иродалми Уйшаг».
— Да, правильно. Так говорим мы, деятели клуба Петефи. И так думает вся молодая Венгрия.
— Любопытно. И давно она так думает?
— С тех пор… как опубликованы материалы двадцатого съезда.
— Совсем интересно. И что же, вас лично уполномочила эта молодая Венгрия выступать от ее имени?
— Полковник, допрашивать меня будут в другом месте. — Дьюла взглянул на часы. — Скажите, сколько еще десятилетий ваши войска собираются пребывать в Венгрии?
— Десятилетий? Не понимаю.
— Это так иногда выгодно — не понимать ясных слов своего собеседника! Если вы не собираетесь пребывать у нас долго, зачем вы изучаете венгерский?
— Ну, хотя бы для того, чтобы отличать добрые слова друзей от злобного лаяния недругов.
— О, вы сразу хватаетесь за гранату, бросаете в лицо оппоненту огонь. Что ж, это тоже естественно, вполне соответствует вашей природе.
Жужанна не вытерпела, снова вмешалась в разговор:
— Товарищ Бугров — человек военный, отвечает на огонь огнем.
— По собственной инициативе или по приказу свыше? — с ехидной усмешкой спросил Дьюла.
Бугров не ответил. Он поднялся.
— Покидаю поле боя. Боюсь обрушить огонь на своих. Всего доброго. Заеду за вами, Жужанна, в понедельник. До свидания.
Жужанна проводила Бугрова до двери. Прощаясь, крепко, дружески пожала ему руку.
— Извините.
