мешай нам… футбольные задачи решать.
— Ах, Шани, горе ты мое!.. Поспать бы тебе надо, урам,[5] а ты все щелкаешь, горло полощешь. Работа впереди, ночная смена! Про это ты забыл?
— Помню, Катица. Иди, жена, иди!
Каталин погладила «урама» по седой голове.
— Неугомонный!
Жужанна проводила мать взглядом, и чуть порозовели ее щеки, повеселели глаза. Она улыбнулась отцу.
— До чего же мягкая, уступчивая, покорная у нас мама!.. С сыном тебе не повезло, апа, зато жена у тебя… всем незамужним пример.
— Любил вольный Дунай покорную Тиссу. И от большой любви взял, да и проглотил красавицу со всеми ее берегами. И с тех пор каждую весну тихая Тисса поперек дунайского брюха становится… Н-да, повезло Дунаю!.. Пожалуй, все-таки надо выпить кофе. Он тоже мозги прочищает. — Уходя на кухню, Шандор покосился на дверь, за которой скрылся Дьюла, зло, словно выругавшись, бросил — Красный профессор!..
— А ты ворчун, — добродушно проговорила ему вслед Жужанна.
— Мне бы такого ворчуна! — вздохнула Юлия. — Счастливая ты, Жужика! Все у тебя есть: хороший отец, хорошая мать, хорошие братья, дом, диплом преподавателя, жених…
— А у тебя? С Мартоном поссорилась, да?
— Да разве я с кем-нибудь ссорилась?
— Значит, он с тобой поссорился?
— Нет, и он не ссорился, но… Лучше бы он выругал меня, ударил, чем так… Лицом к лицу столкнулся — и ни единого слова не сказал. Даже не рассмотрел как следует.
— Торопыга у нас Мартон. Бежит, спешит, вечно куда-то опаздывает… Дурак, такую девушку не замечает, не чувствует!
— Он не виноват, Жужика. Плохая приманка. — Юлия слабо, невесело улыбнулась. — Девчонкой была никудышной и теперь никудышная.
— Глупенькая! — Жужанна поцеловала подругу. — Ты хорошая. Очень! Выйдешь замуж — перестанешь прибедняться.
— Не выйду. Мартону я не нужна, а мне никто другой не нужен.
— Ах, Юлишка! Почему я не мужчина?!
— Да, плохо быть девушкой… Нет, не вообще девушкой, а вот такой растеряхой, как я. Почему я не огонь? Не ветер? Не цветок?.. Жужика, пойдем со мной в город, поищем Мартона.
— Не могу, Юлишка, жду Арпада. В его жизни произошло что-то чрезвычайное. Утром позвонил, озадачил, встревожил, пообещал приехать днем — и пропал. Пять часов ни слуху ни духу.
— Не беспокойся! Арпад Ковач привык мыслить чрезвычайными категориями. Значит, отказываешься сопровождать меня? Что ж, пойду одна.
— В городе Мартона не ищи. Он на Керепешском кладбище. Цветы возлагает…
— Цветы? Сэрвус, Жужа! — Юлия поцеловала подругу в щеку и убежала.
Дьюла с нетерпением ждал ее ухода. Как только закрылась за ней дверь, он вышел из своей комнаты с ворохом бумаг и стал жечь их в камине.
Жужанна с удивлением смотрела на странную работу брата, но ничего не говорила.
— Почему ты молчишь? — обозлился Дьюла. — Почему не спрашиваешь, что я делаю?
— Нравится молчать, вот я и молчу.
— Нравится? Даже теперь, когда твой брат сжигает мосты между прошлым и настоящим?
— Да, и теперь. Это, очевидно, самое умное, на что я способна в твоем присутствии.
— Жужа, за что ты меня ненавидишь?
— Я тебя ненавижу? Смешно. Я всего лишь зеркало, в котором отражаешься ты. Извини, что я пользуюсь твоим высокопарным слогом.
— Ты хочешь сказать, что не ты, а я тебя ненавижу.
— Я уже это сказала.
Дьюла помолчал, пристально рассматривая на своих длинных тонких пальцах бледные ногти.
— Пожалуй, ты права. Да, ненавижу! А почему? Кто виноват?
— Меня это не интересует.
— А ты заинтересуйся! Твой Арпад во всем виноват.
— Арпад виноват перед тобой лишь в одном: видит тебя насквозь.
— Насквозь? — Дьюла засмеялся, но не добродушно, не снисходительно, а злобно. — Интересно, что же он видит?
— С огнем играешь.
— Ага! Что же я поджигаю?
— Прежде всего — честь Хорватов. В нашей семье до сих пор не было…
— …ни одного отступника от пролетарского дела. Теперь есть, — подхватил Дьюла. Он уничтожающе-презрительным взглядом окинул сестру. — Работники АВХ приказали тебе подготовить меня к переселению в тюрьму? Ладно, не строй из себя оскорбленную невинность! Сознавайся: твой Арпад и ты донесли на меня, да? И какую вам награду обещали за это?
Жужанна не вскочила, не бросилась на брата с кулаками, не завопила. Спокойно, тихо сказала:
— Оказывается, ты еще и мерзавец.
Ее хладнокровие больше, чем слова, взбесило Дьюлу.
— А ты… ты… — закричал он, и его рука взметнулась над головой сестры.
Он бы, вероятно, ударил ее, если бы не появился отец.
Вошел и не торопился встать между сыном и дочерью. Он защитил ее словом. Посоветовал разъяренному Дьюле:
— Вздумаешь обругать мать или сестру — прощайся с языком.
Дьюла опустил руку, побрел к своему креслу у камина, упал на продавленные завизжавшие пружины. Огонь кровавыми бликами отразился на его лице.
Шандор Хорват подошел к сыну, примостился на подлокотнике кресла.
— В чем дело, профессор? Какие еще темные мысли наводняют вашу светлую голову?
— Не юродствуй! Пожалеешь… И очень скоро. — Дьюла посмотрел на часы. — Может быть, через полчаса.
Жужанна взяла отца за руку, увела к дивану, усадила и сама села рядом.
— Поговори лучше со мной.
— О чем? У тебя тоже наводнение?
— Мне бы хотелось… Я хочу тебе рассказать… Только тебе одному… Понимаешь, это…
Дьюла демонстративно поднялся.
— Мне давно известны твои секреты, я могу уйти.
— На твоем месте я бы молча ушла без этого дешевого трюкачества.
— Ах, так!.. — Дьюла опустился в кресло. — Остаюсь на своем месте и буду шуметь. Тран-бум, трах- тар-ра-рах!
— Ты верен себе, братец!
— Перестань, Дьюла! В чем дело, девочка? — спросил Шандор.
— Папа, я должна тебе сказать…
— Ты уверена, что должна? — Он обнял дочь, заглянул ей в глаза. — Именно сегодня? Сейчас?
— Видишь ли, папа… Не думай, что это дело случая. Это давно началось, а решилось только сегодня.
— В чем дело? Что случилось?
Жужанна молчала, подыскивала слова. Вместо нее заговорил Дьюла.
— Все может случиться в такой день. Сын ваш может быть брошен в тюрьму, а дочь — в объятия этому…
Жужанна с ненавистью, теперь вполне искренней, взглянула на брата.
