– Да вот, решил промочить горло.
– Ха, промочить горло, – заржал Косой. – Как бы не так! Наш святоша так увлекся, отпуская грехи жене булочника, что не заметил прихода мужа, и если бы не Рыжий, то рогоносец непременно убил бы беднягу.
– А зачем вы притащили его сюда?
– Ну, во-первых, его нужно было привести в чувство, муженек-таки успел хорошенько намять ему бока, а во-вторых, в церковь нам ходить некогда, вот мы и решили, что за наше богоугодное дело пусть уж он заодно и нам отпустит грехи, – от души веселился безбожник Шарль.
– Отпустил?
– А куда ему деваться? – Косой одной рукой обнял слугу церкви за плечи, а второй подлил еще вина. – Мы ведь теперь чисты как младенцы, правда, отец Берно?
– Истинно так, сын мой, – и он с наслаждением хлебнул бургундского.
– Святой отец, а какую должность вы занимаете в церкви? – поинтересовался Филипп.
– Я казуист.
– Казу-что? – поперхнулся Косой.
– Сейчас объясню, – с готовностью предложил священник. – Существует два вида греха. Смертный, совершив который, вы для себя навсегда закроете дорогу в рай, и простительный, который, конечно, оскорбляет Бога, отца нашего, – он вознес свои плутовские глаза к небу. – Но не настолько, чтобы лишать грешников блаженства. Так вот, моя задача – научить вас различать эти два греха. Ибо грешим мы все, но и все хотим попасть в рай.
– И уж, конечно, все хотят приобрести блаженство по сходной цене, – усмехнувшись, подал голос Артур.
– Вот именно! – пропустив его насмешки, обрадовался священник догадливости собутыльника. – Сам по себе проступок не есть еще грех. Грех в сознании совершившего проступок! И если тот, кто творит зло, не думает, что это зло, можно не беспокоиться!
– Так если я кого-то ограбил и считаю, что несчастному это во благо, значит, я не грешил? – удивленно переспросил Косой, до него всегда доходило медленнее, чем до остальных.
– Именно так, сын мой! Существует множество двусмысленных поступков. Мое искусство найти в них хорошее и придать им такое значение, какое они на самом деле и не имеют. А еще лучше доказать, что в данном проступке нет никакой зловредности и он по сути даже благороден! – совсем пьяненький отец Берно, не стесняясь, раскрывал тонкости своего ремесла. – Так что все можно повернуть по-своему, даже такие дела, из которых уже, кажется, и выхода нет. Все зависит от количества золотых в кошельке грешника.
– Отец мой, вы просто незаменимый человек! – пряча усмешку, похвалил Филипп. – Иметь влияние на самого господа бога! Растолковывать ему его же законы! Да! Отец Бернар, вы незаурядный человек, раз умеете договариваться с самим небом!
Друзья весело рассмеялись, а довольный собой отец Бернар гордо раздувал щеки.
«Бог, не умеющий смеяться, не смог бы создать этой забавной вселенной!» – в который раз убедился Филипп и, потеряв интерес к служителю церкви, обратился к Артуру.
– Зачем звал? – Серьезных дел сегодня не намечалось, но Рыжий как-то загадочно предложил им небольшое приключеньице.
– Да, ответь, – встрял Косой и тут же обратился к Филиппу: – Я уже устал его пытать.
– Обещаю, тебе, Косой, это понравится больше других, считай это моим подарком, – все так же таинственно пообещал Артур и громко крикнул хозяину: – Лошади готовы?
– Давно, месье.
– Ну, чего расселись! – прикрикнул Рыжий.
– Ты нам так ничего и не скажешь?
– Следуйте за мной!
Три всадника безмолвно покинули Париж через ворота Сен-Ди. Во главе кавалькады ехал Артур, облаченный, как и его друзья, в черный плащ. За ним, слегка сутулясь, держался Косой, и замыкал шествие уверенно державшийся в седле маркиз.
– Эй! Видите огни, – Рыжий остановился и махнул рукой вдаль. – Это таверна «Золотая лань».
– Тысяча чертей! – взорвался Шарль. – Ты привез нас сюда, чтобы накормить ужином? Или здесь подают то, чего нет в нашем славном квартале?!
– Косой, Косой, твоя нетерпеливость тебя когда-нибудь погубит, – Артур совсем близко подъехал к приятелю и положил руку ему на плечо. – Ты помнишь гасконца Марильи?
– Это тот, у кого была лавка в Сен-Жак-де-ла-Бушери? – тихо переспросил Косой, погладив свой шрам.
– Ага, – довольный собой подтвердил Рыжий, – и который оставил тебе рубец за украденную тобой бутылку.
– Как ты его нашел? – даже в темноте был виден злой огонек, промелькнувший в глазах Косого.
– Да так, заехал как-то, гляжу – ба! – да это же наш старый Марильи. Он, конечно, постарел. Но зато как разбогател!
– Так чего мы здесь стоим, пора вернуть должок. За мной! – И Косой что есть силы пришпорил коня.
1986 г. СССР. Москва
«Если справедливости нет, ее нужно завоевать, купить, украсть, а если понадобится, взять силой!» – так думал Федор после звонка отца.
И он с еще большей силой и энергией окунулся… в учебу. Стал искать новое, интересное и заманчивое, что помогло бы ему идти дальше. Хотя Федор по-прежнему вел себя очень эгоистично. Если ему казалось, что кто-то спит с очень красивой девушкой, то он бросался отнимать добычу. Если кто-то лучше сыграл в студенческом театре, он всячески старался унизить «соперника». Он оттачивал свой цинизм и красноречие, срывал злость на любом, кто, как ему казалось, мог встать поперек дороги. Он оскорблял и унижал, но делал это так естественно и артистично, что самому объекту приходилось туго, а вот зрители в лице сокурсников заискивающе смеялись, хлопая его по плечу: «Ну ты даешь! Молоток!» – тем самым как бы говоря: «Ну я-то свой, со мной так не надо».
Но Федор шел по головам, даже не оглядываясь, подминая под себя все, что можно подмять. Его стали побаиваться, но дружить с ним хотели все! Он уже снялся во второй картине, и фильм даже поехав на Каннский фестиваль, где получил приз зрительских симпатий. Его всепоглощающие ненависть и злость, которые он изливал на отдельных людей, немного перекрывались неограниченной любовью, даже своего рода нежным трепетом по отношению к публике, аплодировавшей ему. Может быть, поэтому его душа окончательно не погибла.
Федор любил своих зрителей, как некую безликую, однородную массу, только за то, что они любили его. Без вопросов, критики и оценок. Он был кумиром, и ему это ужасно нравилось! Друзей не осталось, общаться на равных он уже не мог. Ему нужен был пьедестал, и как ни странно, но там, где один человек сам себя возвышает, всегда появляются прихлебатели, глядящие в рот. У Федора тоже появилась своя свита, с которой он гулял, пил, делил женщин. Но иногда на него что-то находило, и он мог посреди ночи разогнать своих гостей, не выбирая выражений. Свита с пониманием относилась к его выходкам, называя это эксцентричностью, и послушно разбегалась, чтобы по первому зову вернуться опять.
«Люди! Чем с вами хуже обращаешься, тем вы больше меня любите. Чем сильнее вас унижаешь, тем больше вам хочется быть униженными!» – сам себя убеждал Федор, запирался в квартире на пару дней и ходил как сыч, самозабвенно жалея себя.
Чем большего он добивался, тем сильнее была неудовлетворенность, и ему опять казалось, что трава зеленее на другом берегу.
Наступил июнь, сказочная пора. Вокруг – теплый, душистый воздух, наполненный запахами цветущих деревьев, многоголосье птиц, оголенные ноги московских красавиц и обилие улыбок на открытых лицах прохожих. Все это наблюдал Федор из приоткрытого окна своей новой бежевой «шестерки». Он только что приобрел машину и с наслаждением нарезал круги по Москве.
Среди однокурсников он был не единственным обладателем индивидуального транспортного средства. Но всем студентам машины купили родители, а он сделал это сам.
