Отец бросил придирчивый взгляд на Митяя, укутанного по самое не могу в шерстяное одеяло и укрытого поверх него овчинным пологом, потом отвернулся, сунул руку за отворот тулупа, покопался там и достал стеклянную фляжечку.
– Эй, сосед, будешь?
Косматая, заросшая рожа Афиногена расплылась в доброй улыбке:
– Казенная?
– А то ж, – солидно отозвался отец, – княжья, медовая с перцем.
– От доброго продукта грех отказываться, – так же солидно заметил Афиноген и, ухватив фляжку, сделал гулкий глоток. – Х-хор-роша-а-а! – протянул он, занюхав рукавом тулупа, скорее по привычке, чем по необходимости: казенная славилась свой мягкостью. – Лексир!
– Не говори, – покивал отец, в свою очередь прикладываясь к фляжке. – Умеет благодетель товар сделать, чтоб душа пела и радовалась.
– А то ж, – теперь уже покивал сосед.
После чего оба замолчали, задумавшись каждый о своем. А Митяй просто повернул голову и уставился на удалявшееся подворье. В первый раз он покидал дом так надолго.
На хуторе Глухом они обосновались четыре года назад. Вернее, три, если уж сказать «обосновались». Поскольку четыре года назад, по весне, они появились в этом распадке голыми и босыми. Митяю тогда шел пятый год, и он мало что помнил о прошлой жизни. Только по рассказам знал, что до того, как перебрались сюда, он жил с отцом, матерью, старшим братом и младшей сестренкой в деревне в Тверской губернии. Жили скудно. Единственное, что Митяй помнил отчетливо, – это чувство голода. Ему постоянно хотелось есть. Всегда. Даже летом. Хотя летом-то можно было найти чего пожевать – щавель, лебеду, грибы, а вот по весне… Одной такой весной, когда было особливо голодно, все его семейство и стронулось из родимой сторонки. Почему да отчего – Митяй не ведал, но догадывался, что, видно, особенно припекло.
Дорога вышла трудной, такой, что сестренка ее не пережила и остался от нее маленький холмик на одном из безымянных полустанков. Мать долго горевала и едва сама не преставилась, но обошлось. Нонича же у Митяя бегал по дому очередной братишка полутора лет от роду, а мать снова уже была на сносях. Именно поэтому они с отцом и ехали всего лишь вдвоем. Старший брат Митяя, Евфим, коему исполнилось уже двенадцать, остался «на хозяйстве» – в помощь матери, у которой изрядно округлился живот, ну и как старший мужик в доме.
Так вот, в тот, первый, год они слезли с телеги и растерянно огляделись.
– Ну вот, – хмыкнул землемер, – твоя земля, Никодим Евсеич.
Отец суетливо сдернул с головы поношенный донельзя картуз и поклонился, отметив про себя, что такой важный господин, как землемер, назвал его со всем уважеством – по имени-отчеству.
– Благодарствую, господин землемер.
– Не меня благодари – великий князь Алексей Александрович вам, переселенцам, поспособствовал. Ты ссудный-то договор подписал?
– Дык ить… – Отец замялся и обреченно мотнул головой: – А куды деться-то было? Ведь ни сохи, ни лошаденки… – Он махнул рукой.
Землемер рассмеялся:
– Да не страдай ты так. Все у тебя будет. Чай не первый ты здесь оседаешь. Повидал я вашего брата. Всех поначалу оторопь берет, а потом – ничего. Образцовое-то подворье видел?
– А то как же, – отозвался отец и, прижмурившись, выдохнул: – Лепота превеликая!
– Вот и у тебя такая же будет, коль стараться станешь.
– Дык это мы завсегда, – заверил отец.
А землемер кивнул:
– Ну ладно, выгружайтесь. Мне еще обратно возвращаться. Завтра жди, твою ссуду начнут привозить.
– Дык хорошо бы! – Отец суетливо бросился к телеге, на которой был свален их небольшой скарб…
До здешних мест они добрались лишь к осени. Поначалу отец пытался пристроиться в городе, перебиваясь случайными заработками, но к сентябрю окончательно понял, что с такой обузой, как семья, ничего не получится. И рискнул-таки поверить вербовщикам из странной конторы, зазывавшим переселенцев куда-то в далекие дали и обещавшим просто чудесные условия. Это-то и останавливало. Крестьянина же завсегда обманывают…
Ехать пришлось долго и уже по холоду. Так что младшенькая простудилась и померла. Ну а как приехали, их расселили в огромные бараки и велели дожидаться весны. А покамест ходить на занятия, которые вели какие-то студенты. Отец было решил на это плюнуть, но когда прошел слух, что за хорошие оценки на этих занятиях будут платить, да еще по весне их итоги учтут при распределении земли и очередности расселения, загнал на учебу не только старшего сына, который подходил по возрасту, но еще и жену, несмотря на ворчание таких же, как и он, мужиков-переселенцев о том, что «неча бабам грамоте учиться, голову лишком забивать». Ну а Митяй все время рядышком вертелся. И даже сумел заработать пять копеек, первым бойко ответив на какой-то вопрос. Студент рассмеялся и торжественно вручил мальцу монету. Конечно, на фоне остальных членов семьи, кои за зиму заработали ажно четыре рубля и еще три гривенника, это было не шибко заметным достижением, но и Митяя-то никто в тот момент за ученика не держал… Рвение ли такое сказалось, либо еще что, но по весне их семья оказалась в числе самых первых счастливчиков, которых отправили на поселение, на выделенные им земли. Так они и очутились в этом голом и пустом распадке.
Разгрузились быстро. До вечера поставили казенный шатер из толстенной мешковины, или как там называлась эта материя, и установили в нем казенную же чугунную печку. Их, после того как семья обустроится, надлежало вернуть. Либо, ежели придут в негодность, – оплатить. А стоили шатер и чугунка вместе – страшно подумать – аж сорок рублёв! Отец по первости даже брать их не хотел. А ну как те, кто будет потом принимать, придерутся и заявят, что он сдает вещи негодные? Это ж сорок рублёв! Но его убедили взять. Ночи-то были еще холодные, по утрам всё в инее, да и дожди здесь дюже шибкие. А ежели вообще мороз ударит? Так и помереть недолго… Два мешка угля привезли с собой. Это и составило основной скарб, загруженный на телегу землемера. Своего-то было всего ничего.
Ночью Митяй несколько раз просыпался и видел отца, неподвижно сидевшего у печки и смотревшего на огонь. Видно, опасался, что угорят… Впрочем, возможно, глава семьи не спал не только и даже не столько поэтому – он мучился вопросом, не совершил ли ошибку, сорвав семью с насиженного места и отправившись куда-то на край земли, в глухую степь. Нет, зиму-то они пережили неплохо, во всяком случае неголодно, а вот как оно теперь-то повернется…
К обеду следующего дня прибыли несколько возов с кирпичом. В каждой упряжке было по два громадных жеребца, с легкостью тянувших тяжело нагруженные телеги.
– Хозяин! – зычно окликнул главу семейства крупный мужик, ехавший на облучке первой телеги вместе с возчиком.
Митяев отец, испуганно пялившийся на возы, как услышал это обращение, тут же приосанился.
– Хозяин, вопрос тут к тебе имеется. – Мужик спрыгнул с облучка и подошел к отцу. – Никифор я, Голеватый. Артельный строительный. Ты какое подворье ладить хочешь – времянку или доброе?
Отец озадаченно почесал затылок:
– А времянка – это как?
– Ну, времянку мы тебе за три дни сварганим. И на нее вот этого кирпича, что возы привезли, вполне хватит. А ежели доброе – так нам не меньше двух недель провозиться придется. Да еще и кирпича в пять раз более на то уйдет. Зато и дом зимой промерзать не будет, и лошадей, когда сильно холодно, укутывать не надо будет. Да и вообще простоит все, пока сам перестраивать не соберешься. А времянка дай бог года три продержится. Да и промерзает она зимой дюже. В сильный мороз вокруг печки жаться будете. Зато и стоит всего ничего.
– А… это… – Отец замялся.
– Не бойся, крестьянин, – усмехнулся мужик, – твоей ссуды на доброе подворье вполне хватит. И на остальное останется. Тут такие люди всё считали – куды нам… Но тебя я спрашиваю, потому как вы у нас –
