конях, которые в два раза больше, чем самый рослый степной. Разве вам не хочется владеть этим всегда?
Тут все ханы с воодушевлением согласились. Только дурак мог поспорить с подобным утверждением.
– Тогда я хочу предложить вам не возвращаться в степь. И вновь над поляной повисла тишина. Никто не мог понять, что такое сказал их вождь. Как это можно не возвращаться в степь? Всю жизнь они и их отцы, деды, прадеды и весь их род жили в степи, пасли лошадей и ходили в набеги. Так научила их Сарай – мудрая кобылица, прародительница людей. Грон усмехнулся:
– Вы можете остаться на новых землях и не убивать этих людей, во всяком случае, не всех. Так же, как и не всех заставлять пасти свои табуны. Пусть тот, кто умеет выращивать таких коней – делает это для вас, тот, кто умеет делать такие доспехи – делает их для вас, кто обучает танцовщиц прекрасным танцам – тоже делает это для вас.
Ханы молчали. Это было СЛИШКОМ необычно, чтобы даже спокойно думать об этом. Грон понял, что на сегодня ханы полностью исчерпали всю способность к восприятию нового, и потому поднял руки и хлопнул в ладоши. Тотчас откуда ни возьмись выскочили жаркие горгосские рабыни, зазвучала музыка, и на коврах стали появляться новые яства. Ханы стали понемногу оживляться, в конце концов, если мужчина-воин начал развлекаться, любые мысли могут подождать. Грон некоторое время посидел на своем почетном месте, а когда веселье начало понемногу вступать в самую буйную фазу, тихо удалился.
На следующий день многие ханы уселись на свои места с решительным видом, и Грон понял, что выиграл. Однако нужно было разбавить эту бочку меда ложкой дегтя. Чтобы ханы надолго запомнили, КТО дал им эту землю и кто сможет ее отнять. Он знал, как надо это сделать, и собирался разыграть на глазах присутствующих небольшой спектакль, главные актеры которого еще даже не догадывались о своей роли.
Все пошло, как и было задумано. Добрых две дюжины ханов начали надсадно орать, что берут эту землю под свою руку и не позволят никому другому властвовать над ней. Грон дождался, когда мечи были наполовину вытащены из ножен, и лишь тогда грозно рявкнул, жахнув кулаком по стоящей перед ним перевернутой бронзовой чаше. Ханы притихли.
– Я буду говорить, – мрачно заявил Грон, делая вид, что сильно разозлен.
Ханы опустились на свои места. Грон некоторое время неодобрительно переводил взгляд с одного хана на другого, вынуждая каждого опускать глаза, потом снова возвысил голос:
– Разве здесь есть хан, который сможет ОДИН взять под руку эту землю? Разве мы не проходили города, в которых жителей больше, чем в любой из ваших орд?
Сидевший с краю молодой хан из тех, кто не был на хурале перед походом, дерзко воскликнул:
– Разве десять овец стоят одного волка?
Ханы одобрительно заворчали. Грон демонстративно ухмыльнулся:
– Если волк прыгнет в середину стада, стоящего в загоне, он сможет зарезать одну, двух, дюжину овец, но остальные его затопчут. Разве вы не видели гор на севере и закате, разве не слышали о большой соленой воде, переплыть которую невозможно, даже держась за лошадиную гриву, на восходе и юге? Одной орды слишком мало, чтобы править в этом загоне. – Он сделал паузу, чтобы ханы могли осознать эту мысль, а потом продолжил: – Ты, Субай, возьмешь себе город у выхода из предгорий, который мы прошли четверть назад. Ты, Уде, – два города поменьше, на той реке, что вы пересекли по каменной земле, построенной над ней, десять дней назад. Ты, Юмбай, – долину с тучными лугами, что лежит в трех днях пути от города Субая к реке Уде… – Он долго и обстоятельно перечислял всех, кто был на первом хурале, время от времени прерываясь, чтобы усмирить перебранку и нахвалить надел того, кто чувствовал себя обделенным. И постепенно на лицах ханов, которые пришли сюда заявить, что они будут свято чтить заветы предков и вернутся в степь, появилось сомнение. И когда Грон наконец закончил оделять присутствующих, из рядов желавших уйти в степь, а это были, как правило, ханы, позже примкнувшие к походу, раздались негодующие возгласы. Ханы требовали свою долю. Грон некоторое время сидел, игнорируя их крики, а потом грозно рыкнул:
– Вы не пришли на мой хурал в степи. Вы не хотели взять эту землю под свою руку, почему вы орете, когда вы ее и не получили? Если вы хотите получить свой надел – вы пойдете вместе со мной дальше на юг. Там будет еще земля, и, если вы заслужите ее – я вам ее дам.
Ханы замолчали, переваривая его заявление, и принялись согласно кивать головами. Почти все. Четверо, среди которых был молодой хан, который уже возражал Грону, вскочили на ноги, и молодой заорал:
– Мы живем по законам предков и не хотим слышать иноверца! Мы сами возьмем землю, и ту, которую захотим…
Больше ничего они сказать не успели. Грон ждал именно этого момента – открытого неповиновения. И он с удовлетворением увидел, что почти правильно вычислил их. Трое сидело рядом, в том углу, где он и рассчитывал, и только четвертый располагался немного в стороне, через три человека от них. Но это было поправимо. Грон резко взмахнул рукой, и четыре сюрикена, зажатые между пальцами правой руки, вонзились непокорным в горло. У стоявшего в стороне сюрикен прошел немного грязно, но при этом эффектно располосовал глотку. Так, что, рухнув плашмя на ковер, он предварительно обдал сидящих рядом фонтаном крови. Над поляной повисла шоковая тишина. А Грон грозно рявкнул куда-то в пространство, и из-за деревьев вышел дюжий боец, почти на голову выше его самого. Грон молча взял у него свиток, перо и под обстрелом изумленных, а порой и испуганных глаз начертал несколько строк и так же молча вернул. Затем он обвел ханов грозным взглядом и хлопнул в ладоши. По этому знаку, как и в прошлый раз, выскочили танцовщицы и музыканты, а слуги начали расставлять яства. На этот раз танцовщицам пришлось постараться немного дольше, прежде чем ханы смогли развеселиться. И в этот раз Грон должен был сидеть до конца. В скором времени к нему подошел хан Уде и спросил:
– Не скажет ли Великий вождь, что за ритуал он совершил после того, как наказал нерадивых.
Грон сдвинул брови и громко, так, чтобы было слышно всем, заявил:
– Я приказал своим воинам покарать родные орды отступников.
Хан кивнул, и некоторое время раздумывал над его словами, а потом осторожно спросил в наступившей тишине:
– Но рядом с тобой был только один воин, и ты не сказал ему ни слова?..
Грон сурово оглядел ханов, с жадным любопытством прислушивающихся к разговору, и сказал:
– Я НАПИСАЛ им.
После чего встал и, гордо вскинув голову, покинул поляну. На следующий день ханы двинулись в обратный путь. С задумчивым видом рассматривали они пирамиды из отрубленных голов степняков мятежных орд, специально сложенные вдоль дороги.
Когда последний из ханов покинул лагерь Грона, он с облегчением вздохнул. Он рассчитывал, что заключительным представлением сумел сохранить жизни не только коневодов, кузнецов и ремесленников, но и учителей. В его планы входило, что следующее поколение степняков должно быть обучено грамоте. Он еще многое собирался изменить в этом мире.
Корпус и элитийская армия соединились там, где и рассчитывали, – на равнине у города Сдранга. Здесь Срединный хребет был наиболее пологим и практически каждая долина имела выход на противоположную сторону. Корпус подошел к лагерю армии на закате. Грон, как обычно, ехал в голове колонны, с Багровым глазом Магр на груди. Разведчики Корпуса принесли в лагерь весть о его приближении задолго до того, как показались колонны Корпуса. Поэтому когда Грон подъехал ближе, то увидел, что весь лагерь высыпал навстречу по обеим сторонам дороги. А на валу у ворот стояли Толла с Югором и смотрели на него. Грон под восторженные крики элитийцев дал шенкеля Хитрому Упрямцу, подъехал к жене и сыну, одним движением вскинул их в седло и, не меняя аллюра коня, двинулся вперед. Они торжественно проследовали через лагерь и под несмолкающие вопли восторга скрылись в большом белом шатре. Едва за спиной упал полог, Грон сбросил маску торжественности и крепко прижал к себе Толлу и сына. Толла тоже, по-видимому, еле сдерживалась все это время, потому что, как только приникла к Грону, разревелась. Югор вцепился ручонками в ноги отца и матери и в свою очередь не выдержал и начал хлюпать носом. Несколько минут они просто стояли, тесно прижавшись и вдыхая уже немного забытый, но умопомрачительно родной запах друг друга. Наконец Толла оторвалась от Грона и, утерев слезы ладонями, бросилась в глубь палатки. Грон
