Мори. Это был старый и больной зверь, который волочился за его ногами на публичных мероприятиях. Когда старик умер, пес последовал за ним в загробный мир, если не в саму могилу. Легенды туннеля говорили о том, что он прислуживает там за столом молодым Мори.
Как ни жалок он был, и он был редкой птицей.
Кот долго смотрит на меня. У него умные глаза: внимательные, осторожные. Этот кот молод. У него полосатая мантия, зеленые глаза, а вид — сытый и здоровый.
Я сажусь, опираясь на локоть.
Свет, который идет из окон, полон теней. Вечерний свет.
Кот продолжает смотреть на меня. Затем, с большим достоинством, поворачивается к мне спиной, бежит по направлению к окну.
И там исчезает.
Исчезает.
Именно так.
В том смысле, что он оказывается буквально поглощен ветром и солнцем.
— Ты проснулся, — произносит мужской голос.
Я оборачиваюсь.
Юноша, высокий и худой, в маске с длинным носом, которая закрывает ему пол-лица. Одетый в странный древний костюм, возможно, семнадцатого века. Кажется, что костюм подлинный, включая кинжал, который висит у него на боку. Еще на нем штаны до колен и куртка, прошитые золотыми нитями, со сложным растительным орнаментом. Сверху — черная мантия.
— Кто ты? — спрашиваю я его.
— Меня зовут Альберто. Я должен проводить тебя на праздник.
— Я думал, что меня отведет туда Алессия.
— Она готовится.
Я встаю. Обычно при этом у меня хрустят колени. Но только не сегодня. И, хотя я не ел ничего перед сном и вообще не помню, когда в последний раз что-либо ел, я чувствую себя просто отлично. Отдохнувшим, в хорошей форме.
А еще я не могу отделаться от вопроса о том, что показывает дозиметр. Широкие окна конечно же не могут быть препятствием для радиации, ни для солнечной, ни для атомной. Кроме того, они даже не могут защищать от холода, но ведь…
Ведь температура в комнате должна быть достаточно высокой, потому что изо рта у меня не выходят облачка пара, когда я говорю юноше:
— Мне нужно десять минут, чтобы приготовиться.
Я обнаружил ванную комнату внизу под лестницей. Это очень маленькая ванная, в которой мало света. Но мне это не важно, особенно потому, что зеркало разбито. Кажется, когда-то была такая ересь, в которой считалось, что зеркала — это зло? Или это только выдумка из рассказа Борхеса?[87]
Так или иначе, мне приходится бриться очень осторожно, старясь не порезаться.
Я умываюсь, как могу, с крошечным кусочком мыла, который оставили для меня у кровати. Когда вытираюсь, чистое полотенце тут же становится серым.
Вернувшись наверх, я нахожу стопку одежды, сложенную на полу рядом со спальным мешком. Пара блестящих туфель, на вид новых, не уступает элегантному смокингу и остальной части вечернего наряда. Кроме этого, есть еще черное пальто с меховым воротником, аккуратно сложенное. А еще — маска с длинным клювом, похожая на ту, что я надевал сегодня утром, но не такая же.
Никакой треугольной шапки.
Никакой мантии.
Никаких туфель с подошвой из покрышек.
Праздничная одежда.
Альберто не видно.
Я высовываюсь в окно.
Какие-то люди двигаются в тени канала. Невидимые, если бы не огоньки, свечи или фонари, которые они несут.
Десятки, сотни людей.
Я гадаю, в чем смысл и какова цель этого молчаливого шествия в наступающих сумерках, до тех пор, пока далекий звон не нарушает тишину.
Это мрачный звон, который эхом отражается от фасадов дворцов и стен странного подобия каньона.
Как будто повинуясь призыву горна, невидимые паломники ускоряют шаг. Кажется, что они сходятся со всех боковых каналов, как притоки реки. Они спускаются из дворцов, спускаются по деревянным или веревочным лестницам, вливаясь в общий поток огоньков, которые, объединившись, образовывают одну медленно текущую реку света.
Это невероятное зрелище.
Юноша в маске, бесшумно появившись за моей спиной, прокашливается:
— Нам пора идти.
— Да-да… Конечно, — отвечаю я рассеянно. — Мне нужно переодеться.
Альберто почтительно держится позади.
Я слышу, как из одного окна доносится музыка.
Как ни кажется невероятным, она оказывается песней Конора Оберста «
Тщательно одеваясь, я напеваю вполголоса песню:
Я уже отвык от этого ощущения — новой одежды. Но она хорошо сидит на мне.
— Ты очень элегантен.
Я поворачиваюсь.
Алессия прекрасна.
На ней длинное платье, вроде тех, что надевали на вручение премии «Оскар».
Она слегка поворачивается направо, налево. Улыбается.
— Тебе нравится? Говорят, что его надевала Одри Хепберн. Ты знаешь, кто это?
— Конечно знаю.
— А я нет. В любом случае, оно очень древнее.
Красное платье подчеркивает бледность ее лица и черноту глаз. На плечах у нее черная мантия, кажется, что это униформа венецианцев. Она соткана из тончайшей материи, совершенно бесполезной против холода или радиоактивных осадков.
— А почему для меня шапка? — спрашиваю я ее.
Алессия сгибает голову, как птичка. Пожимает плечами.
— Если ты хочешь, я могу принести тебе мантию.
— Нет, шапка вполне подойдет. Мантия — это что-то вроде вашего национального костюма?
— Костюм?.. Нет. Это всего лишь вещь, которую мы используем.
— Что-то вроде моды, короче говоря.
