определяли только сакральные тексты, мы все стояли бы на коленях и твердили псалмы в ожидании Судного Дня. Как будто бы он еще не произошел. Я слышал ваш с Адель разговор. «Великая скорбь»… «Страдание»… Слово «Страдание» подразумевает, что в конце туннеля страдающего ждет некая награда. Ну а я утверждаю, что не будет никакой награды. Настоящая награда — выжить, и выживать день за днем. И это у меня выходит лучше всего. Это мое ремесло. Вставайте на платформу.
— Это безопасно?
— А что в наши времена безопасно? Скажем так: если на этот раз она упадет, то это будет впервые.
С высоты доносится слегка астматичный шум дизельного двигателя.
— Поезд отправляется, зайдите в вагон, — слышен сверху голос Буна, отражающийся эхом, раскатистый, как глас Божий.
Мы поднимаемся медленно, без рывков. Бетонная колонна огромна, ее стены покрыты зеленой плесенью. Света, проникающего откуда-то сверху, едва хватает для того, чтобы оценить размеры постройки.
— Знаете, почему в Риме было столько фонтанов? — спрашивает меня Адель.
— Полагаю, что римляне любили воду.
— Ошибаетесь.
— Дай я ему объясню, — говорит Дюран. — Видите ли, святой отец, фонтаны имеют не только эстетическое, но и техническое значение. Они необходимы. При том, что древние римляне были превосходными инженерами и смогли выстроить акведуки, на протяжении сотен миль выдерживавшие рассчитанный до миллиметра наклон, вода, тем не менее, поступала в город с силой, которая разнесла бы трубопровод, если бы у нее не было отвода. А отводом были фонтаны. Вертикальные струи воды служили именно для того, чтобы сдерживать силу воды.
— Я не знал этого. Спасибо. Не ожидал от вас урока инженерного дела.
— Потому что вы относитесь ко мне предвзято. Видите ли, в своей… прошлой жизни я был архитектором.
Это меня не удивляет. Совершенно очевидно, что Дюран — не обыкновенный человек. Что вызывает у меня недоумение, так это его превращение в военного.
— Вы задумались о том, каким образом архитектор может стать солдатом?
— Да.
— По чистой случайности. И потом, в этом мире еще много чего можно построить. По меньшей мере, тот туннель снаружи, ограду, этот лифт…
— Это вы спроектировали их?
— Спроектировал и построил, по большей части. Вот этими руками.
— Мои комплименты.
— Сначала доберитесь живым до верхушки.
— Ты умеешь ободрить, — улыбается Адель, приобнимая его за бедро.
Я собираюсь задать вопрос, как вдруг одна вещь на стене оставляет меня без слов.
Это рисунок, фреска, грубая, но удивительно впечатляющая. Яркие краски, возможно, из старых баллончиков. На ней изображен юноша, одетый в нечто среднее между костюмом римского легионера и современного морского пехотинца. Две ленты патронов и гранат перекрещиваются на его мускулистой груди. Но его лицо крайне спокойно, приветливо. Он похож на одного актера из прошлого, который был когда-то легендой, а теперь я даже не могу вспомнить его имени.
Дюран делает резкий знак рукой. Лифт ускоряется, но не настолько, чтобы в моей памяти не отпечаталась одна гротескная, абсурдная деталь: вместо рук у нарисованного юноши два автомата. Как будто бы мускулы его рук превратились в оружие.
Дюран и Адель посмеиваются.
— Современная версия бога Митры…[52]
Я смотрю на них с недоумением.
Лифт проходит дальше.
Последним исчезает из виду лицо юноши. Сначала дружелюбная улыбка. Потом глаза, которые будто следят за тем, как мы поднимается по внутренностям здания, которое когда-то было башней акведука, а теперь…
Я не знаю, чем оно стало теперь. При виде надписи, появляющейся на стене за мгновение до остановки лифта, у меня стынет кровь.
ЭТОМУ БОГУ ВХОД СЮДА ВОСПРЕЩЕН
Под надписью находится знак вроде тех, которые когда-то регулировали уличное движение. Красная окружность с диагональной полосой, обозначающей запрет.
Под полосой — грубое перевернутое изображение распятого Христа на кресте.
Я заглядываю в глаза своих спутников, и притворная пустота, являющаяся мне в их взглядах, кажется куда страшнее, чем монстры, с которыми мы сражались и которых убили там, снаружи.
13
БОГ ИЗ ПРОШЛОГО
Помещение на верхушке башни огромно. Каждый звук отражается эхом, как под сводами собора. Впечатление, что находишься в святом месте, усиливается освещением: по периметру зала горят десятки свечей, а в центре, над чем-то, покрытым куском зеленой пластиковой материи, висит канделябр. Пол опускается от стен к середине зала, где он ниже по меньшей мере на три метра. Форма комнаты напоминает огромную миску, накрытую другой миской, перевернутой вверх дном.
— Добро пожаловать в Убежище Четырнадцать! — улыбается Бун, помогая мне спрыгнуть с деревянной платформы. — У нас тут почти ничего нет, но зато все, что есть, — отвратительно.
— Исчезни, Бун! — цедит сквозь зубы Дюран. — Я надеялся, что избавлюсь от тебя, послав тебя во второй «хаммер».
— Увы, мой капитан, ваши законные желания не сбылись. Бедный рядовой Бун сделался маленьким- маленьким, как мышка, на сиденье большой-большой машины и за все время путешествия ни разу даже не пикнул.
— Трудно представить себе такое.
— О, но все было именно так, клянусь. Иначе как бы я мог оказаться здесь?
— А теперь, если ты хочешь, чтобы фортуна продолжала улыбаться тебе, постарайся не путаться под ногами. Отец Дэниэлс, следуйте, пожалуйста, за мной.
Я иду за ним к краю зала, по которому идет плоская поверхность шириной около трех метров. На ней лежит дюжина матрасов, а также куча подушек и одеял в ужасно потертом пластиковом мешке.
— Это, конечно, не пятизвездочный отель, но зато место безопасное. Прежде чем вы спросите, я отвечу: нет, здесь нельзя принять душ.
— Я думал, что водонапорная башня — самое подходящее для этого место.
— Она и была. Это вы опоздали. Приблизительно на двадцать лет.
Они обнаружили эту башню шесть лет назад, объясняет мне капитан. Он говорит, что им пришлось сражаться, чтобы освободить ее, но не говорит, от кого. Видимо, этот эпизод он вспоминает с неохотой.
— У них была башня. И бензин. У нас — машины с пустыми баками. И оружие, естественно.
— Понимаю.
Дюран смотрит на меня долгим взглядом.
— Нет. Не думаю, что вы понимаете. Быть может, со временем. Но не сейчас.
