поклянись в своей нерушимой верности – это уже ничего не добавило бы к тому ощущению свободы и счастья, которое овладело ею всецело.
Tеперь ей казалось диким, чудовищным, как она могла поверить Тамилле. И все же поверила. Объяснить это было можно только некой гипнотической силой, исходившей от той страшной женщины, демоницы-убийцы, и если вспомнить, в каком состоянии находилась тогда Варенька…
Но зачем лгала Тамилла? Теперь понятно: чтобы отомстить Василию, пусть даже мертвому. О, она это сделала прекрасно! Варенька готова была умереть, и если тело ее, спасенное Нараяном, осталось живо, то душа… душа все это время оставалась мертвой. Она не в силах была вспомнить даже о самых светлых минутах их любви – эти воспоминания были отравлены ревностью. И сейчас Варенька ненавидела, проклинала себя за то, что ревность занавесила своим черным покрывалом от нее даже самую страшную потерю – смерть Василия. А теперь на миг он словно бы ожил для нее, и все их такое короткое, но такое буйное, такое невероятное прошлое, вся их пылкая любовь и всепоглощающая страсть ожили тоже – и засверкали тысячами синих радужных счастливых огней.
Да, он не мог обмануть ее, предать их великую любовь, которая зачалась в зеркальном храме, под хор поющего бамбука. Они были обречены этой любви – они сохранят ее в сердцах до самой смерти, даже и после смерти. Их страсть воистину была роковой, смертельной…
О господи… а ведь как подумаешь, всего этого бесконечного месяца горя, и тоски, и подлых, жгучих подозрений, и ненависти к себе самой могло бы вообще не быть. Если бы тогда Варенька успела броситься в костер, они тотчас встретились бы с Василием на небесах. Уж там-то, наделенная всевидящим зрением, которое даруется после смерти, она тотчас прозрела бы всю лживость обвинений Тамиллы – и души богини и ее любовника, души Вареньки и Василия уже вместе вознеслись бы в рай… или опустились в ад – да не все ли равно куда, лишь бы вместе!
Однако она осталась жива. Ее каким-то образом спас Нараян. Варя не помнила, как это произошло, не помнила их пути на остров. Она очнулась уже здесь: чтобы узнать, что сон ее не был сном, что после той ночи, которую Варя всегда считала плодом своего воображения, они с Василием слились навеки в зачатом ими ребенке, их дочери… Катюшке, богине Луны!
И все это сделал с ними Нараян.
Привычная ненависть вспыхнула в ней. Теперь она не помнила, что Нараян минуту назад вырвал ее из бездн мучительной, оскорбительной ревности. Он снова стал ей лютым врагом – каким был всегда. Подобно магарадже, подобно Тамилле!
Все-таки не так легко избавиться от призраков прошлого, и даже мимолетное воспоминание об этом имени резануло ее по сердцу, так что во взгляде, брошенном на Нараяна, загорелась такая лютая злость, что он даже отпрянул от неожиданности.
– Уйди, – сказала Варенька глухо. – Уйди, мне душно, когда ты здесь! Ты превратил мою жизнь в горькую муку – будь же милосерд, избавь меня от своего присутствия.
Нараян вскочил так резко, что золоченая лампа, стоящая рядом с ним, едва не рухнула. Нараян поймал ее, поставил на место и стремительно вышел.
Ага, так, значит, что-то еще осталось в этом мире, способное вывести его из себя! Слабая улыбка скользнула по губам Вареньки. Вдобавок до нее донесся какой-то далекий шум. Может быть, у этих лунопоклонников что-нибудь случилось и Нараян вернется еще не скоро?
Ей стало ощутимо легче дышать, и даже тошнотворный комок откатился от горла. Она осмотрелась уже с меньшей ненавистью к окружающей ее навязчивой мраморно-самоцветно-палисандрово-посеребренной роскоши, и взгляд ее упал на темное масляное пятно, изуродовавшее серебристо-голубоватое поле ковра…
Сердце Вареньки дрогнуло.
Как же она не подумала об этом раньше?! Спасение-то совсем рядом – спасение, и свобода, и встреча с тем, кого она не переставала – не могла перестать любить! Она уже было уверилась, что смерть глуха к стенаниям несчастных, ибо не меньше двадцати раз призывала ее… призывала тщетно! А ведь, оказывается, в ее власти в любой миг превратить эти покои в грандиозный костер, подобный тому, на который она так жаждала взойти!
Варя подошла к лампе и, склонившись, ощутила на своем лице жадное, раскаленное дыхание Агни. Спокойно встретила его пылающий взор… Если как можно щедрее облить все здесь маслом, то костер вспыхнет мгновенно и смерть будет быстрой. Ее душа не дрогнула при мысли о том, как пламя обоймет тело. Она была готова бестрепетно шагнуть в погребальный костер Василия – готова к этому и теперь. С радостью!
Да, прямо сейчас! Когда еще выдастся счастливая минута, чтобы оказаться одной, без неусыпного надзора Нараяна или этих молчаливых жриц, которые стерегли ее днем и ночью? Сейчас их нет – наверное, что-то и впрямь случилось на острове Луны. Шум доносился все отчетливее, и никто не спешит ворваться в покои Чандры, чтобы вперить в нее неусыпный, надзирающий взор.
Надо молиться, чтобы этот шум задержал их подольше. Варенька должна успеть! Она перехитрит их всех и будет свободна – скоро, совсем скоро. И увидит Василия вновь! И попросит у него прощения.
Варенька засмеялась от счастья и, вскочив, ринулась вдоль стен, опрокидывая один щедро заправленный благоуханным маслом светильник за другим. Уродливые жирные потеки расползались по стенам, причудливые пятна испещрили ковры. Варенька осторожно побрызгала на свое темно-синее, затканное серебряной нитью сари, умастила руки, ноги, лицо, стараясь не думать о боли, которую испытает, когда жала огня будут впиваться в ее тело. Наверное, она будет кричать… «Но это же недолго, право, недолго!» – успокоила она себя, будто ребенка, и еще раз окинула взглядом дело своих рук. Лампы, лишенные пищи, горели вполсилы, в покоях стало темнее.
«Ничего, сейчас опять будет светло! – улыбнулась Варенька. – Ну, Господи, прости, прими мою душу грешную!»
Она троекратно перекрестилась и, сняв со стены самую яркую лампу, подняла ее над головой, чтобы, размахнувшись, швырнуть на ковер, как вдруг что-то сильно потянуло ее – и она почувствовала, что рука пуста.
Взглянула с ужасом, недоверчиво – лампа исчезла, словно вырванная неведомой силой.
Как же, неведомой! Силе этой было все то же имя, отнимающее надежду, – Нараян.
Лицо его было страшно, а взгляд жег Вареньку, чудилось, сильнее того огня, которому она
