время одной из таких бесед он, посмеиваясь, сообщил мне, что имел очередную беседу с преподобным Винченцо Джованьоли, главой московской иезуитской коллегии, коий этак тонко намекнул ему, что Святой престол рассматривает Русскую православную церковь как главную среди всех православных церквей, что бы там греки ни говорили по поводу старшинства православных патриархов. Вот только, посетовал иезуит, в отличие от католического мира, где все богослужебные книги и ритуалы приведены к единому канону, все православные церкви имеют разный канон. И это, пожалуй, служит единственным серьезным препятствием для того, чтобы Русская церковь заняла положенное ей место во главе всех православных церквей…
И меня будто прострелило! Так вот, значит, откуда растут ноги у нашего раскола?! Ну латиняне…
По-видимому, эти мои чувства явственно отразились на моем лице, поскольку Афиноген поспешил меня успокоить.
— Не страшись, государь, — патриарх поднял ладонь, — иезуиты нам о сем еще со времен Грозного царя и митрополита Филарета усиленно намекают. Но впустую. Незачем нам это.
— Незачем? — зло осклабился я. — А почему?
— Да зачем нам свои книги-то по греческим образцам переписывать? — слегка удивился Афиноген. — Греки-то уже давно под магометанами. Те многие их порядки поковеркали. Ежели и не особливым умыслом, так всем укладом жизни. Эвон греки ноне свои храмы в ямах, в земле выкопанных, строят. Потому как магометане запрещают возносить церковные купола выше своих мечетей. Вот и приходится изворачиваться. И в колокола бить, опять же османы не разрешают, так греки придумали в доски бить. Так нам что ж…
— Э-э, погоди, святейший, — прервал я патриарха, — а почему это нам надобно свои книги по их образцу переписывать? А не им по нашему?
Патриарх молчал. Похоже, такая идея ему в голову не приходила. Константинопольский Вселенский патриарх считался главным среди всех православных патриархов и соответственно Греческая церковь — старшей среди православных церквей. Поэтому мысль о том, чтобы греки каким-то образом согласились изменить свои книги по русским образцам, была для патриарха едва ли не крамольной.
— Нет, государь, — мотнул головой Афиноген. — Не согласятся греки на сие. Горды больно.
Я зло прищурился.
— То есть те деньги, кои Вселенский патриарх от моего престола получает, для них — тьфу? Они без них запросто обойтись способны и потому могут себе позволить артачиться сколько заблагорассудится?
Афиноген вздохнул.
— Прости, государь, но то ты недобро подумал. Нельзя нам так. Беда будет. Кого-то, возможно, даже и самого патриарха Константинопольского, ты к сему принудить сможешь, да только… буча большая пойдет. Как бы и не новый раскол. А рази ж нам сие надобно? Да еще ежели мы сами причиной сего раскола будем?
Я сразу и не понял, о каком расколе речь. Ведь вроде как не было его на Руси при мне-то? А потом вспомнил, что первый-то, еще именуемый Великим, раскол единой тогда христианской церкви произошел ажно в тысяча пятьдесят четвертом году от Рождества Христова. После него-то и появились католики…
— Ладно, — выдохнул я. — Понятно. Но задачу это не снимает. Давай думать, как нам греков в сем убедить. Ну ежели не полностью все свои книги по нашим образцам переписать, так баш на баш. Часть они — по нашим образцам, часть мы — по их. А потом соберем совместный Собор и утвердим. Ну или как-то еще…
Вот тогда и родилась идея собрать на русской земле мощи изначальных святых, времен еще единой христианской церкви. А лучше апостолов. И Афиноген с жаром взялся за осуществление этих планов. Которые, впрочем, были всего лишь частью другого, более обширного. Основным содержанием его были не поиски мощей, а целенаправленная работа с греческим клиром. Что было вполне осуществимой задачей. В конце концов, вот уже более сорока пяти лет греческие священники обучались в наших, русских университетах и академиях. И к настоящему моменту практически все греческие епископы и даже сам Вселенский патриарх являлись нашими бывшими выпускниками. Так что с ними можно было аккуратно поработать.
Но основную работу решено было вести среди тех, кто учился в наших семинариях, университетах и академиях ныне. А также развернуть работу в самой Греции, среди насельников монастырей и широкого клира. Ну и остальные православные церкви не забывать. Операция с мощами апостолов должна была послужить причиной, а то и просто поводом, а если точнее, даже одним из поводов для того, чтобы идея о сведении русских и греческих богослужебных книг к единому знаменателю получила широкую поддержку в обеих церквях. И была благосклонно принята всеми остальными. Короче, вся операция была рассчитана не на один год, а то и не на одно десятилетие. И должна была принести совершенно не те результаты, на которые так рассчитывали подбросившие эту идею иезуиты…
Я протянул руку и поплотнее запахнул шубу. Эхма, старость — не радость. Уже летом в шубу кутаюсь… Ну да ничего. Последний раз на сем месте сижу. Не мое оно более. Сын корону принимает. Эвон уже и на колено перед патриархом опустился, коий над его головой шапку Мономаха вознес. А может, стоило все-таки для сего повелеть новую корону изготовить? Уж больно на фоне великолепного собора эта шапочка не смотрится. Я усмехнулся. Нет. Пущай так будет. Связь времен. И будущим царям-императорам напоминание, с чего все начиналось. Чтоб не больно-то возносились…
Я огляделся по сторонам. Да уж, большинство иноземных гостей не церемонию смотрят, а исподтишка по сторонам пялятся. Любуются. А может, и прикидывают, как по окончании церемонии извернуться да в апостольские приделы завернуть, в коих ковчеги с мощами установлены. Внутри роскошных саркофагов. У Андрея Первозванного — из драгоценного оникса, у Филиппа — из лазурита, у Евода Антиохийского — из каррарского мрамора, у Иакова, брата Господня, — из малахита, а у Марка- Иоанна — из порфира. Эвон сколько уже насобирали. А заодно и почитай создали такую науку, как археология. Ну с небольшой моей помощью. Я в свое время довольно сильно интересовался полемикой между Фоменко с Носовским и их оппонентами — Пономаренко, Новиком, блестящим Зализняком и другими (ну да кто в мое время фоменковские опусы не читал). К окончательной точке зрения на версию Фоменко — Носовского я тогда не пришел, но аргументация и доводы сторон в памяти отложились.
В первую очередь как сильный образец жесткой критики и пример вскрытия слабостей в позиции оппонента. И когда Аввакум торжественно приволок свою находку в Патриаршие палаты, я задал ему два десятка тщательно сформулированных вопросов, на большинство из которых ни у него, ни у патриарха ответов не оказалось. А когда Аввакум под воздействием своей истовой натуры попытался было начать качать права и давить на чудесное «явление», я усмехнулся и пообещал отправить его в Рим, к папе, отвечать на те же самые вопросы, после того как их зададут нам иезуиты. После чего патриарх Афиноген серьезно пересмотрел весь свой план, и в результате три состоявшиеся к данному моменту попытки католиков и части протестантских богословов оспорить результаты изысканий, произведенных Русской православной церковью на территории дружественных османов, были безупречно отражены блестяще подготовленной суммой доказательств. Так что все прибывшие на церемонию были к настоящему моменту совершенно уверены, что в саркофагах лежат мощи именно апостолов. И явно жаждали к ним прикоснуться. Это на коронацию в собор всех высоких гостей пустили, без различия вероисповедания, а так-то большинству из них путь сюда заказан. Чай, не православные.
Готовиться к передаче короны сыну я начал уже давно. Но все время возникали причины, по коим это было делать еще рано. Сначала надобно было принять целый пакет новых законов и уложений, причем сделать это не токмо своей волей, а с утверждением на Земском соборе. В Европе ныне бурно разворачивались процессы абсолютизации власти, даже английские короли вовсю бодались с парламентом, разгоняя его через раз, а во Франции уже взошла звезда Машкиного племянника, коий через некоторое время возгласит: «Государство — это я». Я же двигался в обратном направлении. И вовсе не мои демократические взгляды были сему виной. Нет их у меня. Я, по ходу, прожженный монархист. Просто до меня наконец-то дошло, что демократия — это никаким образом не власть народа, как считают наши западноподмахивающие придурки, но и не всегда большое народное разводилово, как к моменту моего проваливания сюда было уверено большинство адекватного народа. Это просто технология управления. Не хуже и не лучше любой другой. То есть в чем-то хуже, в чем-то лучше, а в целом та же фигня, но вид сбоку. И ее основная ценность заключается не в том, что, мол, она создает некий особливо уникальный механизм выражения народом своей воли и чаяний. Ничего такого особенного она не создает.
Наличие или отсутствие таких механизмов отнюдь не уникальное преимущество демократии. И
