австриякам было кого бить!» Наступление итальянских войск под Изонцо началось одновременно с боевыми действиями во Фландрии, но закончилось все довольно печально, ибо австро-венгерские войска, в основном при помощи приданного им германского корпуса, перешли в контрнаступление и отбили захваченное обратно. Если я правильно помню, то в нашей истории австрийцы следом разгромили непутевых потомков древних римлян при Капоретто, захватив одними только пленными 275 тысяч человек. В этом мире макаронникам повезло, ибо еще три немецких корпуса, которые могли склонить чашу весов в пользу центральных держав, были заняты в Восточной Пруссии.
Стратегические экзерсисы были прерваны появлением на плацу под окнами наших соседей.
Дело в том, что Покровские казармы были рассчитаны на полноценный полк четырехбатальонного состава, поэтому к нашему Московскому 8-му гренадерскому подселили временных жильцов в лице 56-го запасного пехотного полка в составе двенадцати рот.
Несколько дней назад, гуляя по Александровскому саду, я представлял себе ужасы службы в запасной части, но на деле все оказалось немного лучше, чем я ожидал. В гренадеры отбирали народ покрепче, половчее и посообразительнее.
А вот 56-й запасной был полнейшим воплощением всех возможных недостатков строевой части. Если кратко: стадо баранов под командованием козлов. Я, конечно, слышал, что пастухи именно так и поступают, потому как козлы умнее и берут на себя функции вожаков стада, но в приложении к людям все это выглядело удручающе.
Народец подобрался все больше мелкий, ленивый и туповатый. Процедура тренировок запасников на плацу вызывала жалостливое недоумение: «что все эти люди здесь делают?».
С офицерами в 56-м полку дела были еще хуже, чем у нас. Нас-то на четыре роты двое вменяемых — я и Сороковых. А у них на двенадцать рот вменяемых было трое: двое выслужившихся в офицеры из унтеров и один московский интеллигент Сережа Эфрон[144] — кстати, муж Марины Цветаевой!
Наше гренадерское офицерство с «запасными» коллегами не ладило, за исключением Эфрона — Сергей был принят нашим сообществом благосклонно по причинам, мне неизвестным.
В продолжение темы о запасном пехотном остается добавить, что вооружены они были трофейными австрийскими «манлихерами» без штыков, причем винтовок хватало только на половину личного состава, и подразделения постоянно делились по типу тренировки на «шагистов» и «стрелков», передавая оружие по кругу.
Поглядывая в окно на мучения пехотинцев, изображавших штыковой бой с помощью прикрепленных к винтовкам прутиков, я размышлял о том, что, несмотря на явный прогресс, по сравнению с известным мне вариантом развития исторических событий, Россия все же не смогла в достаточной степени обеспечить себя всем необходимым для ведения полномасштабной войны.
Думы тяжкие были прерваны неожиданным вопросом поручика Беляева:
— Барон, вы ведь служили в третьем батальоне?
— Именно так, Владимир Игнатьевич!
— Вот видите! Я же говорил! — победно ухмыльнулся Беляев. — Капитан Берг был вашим начальником?
— Да. А в чем дело?
— Просто мы с Андреем Ильичом обсуждаем целесообразность похорон штаб-офицеров на Родине за счет казны.[145]
— Я считаю, что это почетно! — подтвердил Пахомов.
— А при чем тут капитан Берг?
— Ну как же! — удивился наш «самый весомый гренадер». — Ему же еще летом памятник справили на Немецком кладбище на Введенских горах, за казенный счет! Я еще с одним взводом в караул ходил. Командование гарнизона было и из штаба округа тоже!
Но я уже не слушал…
Надо же, а я, лопух, и не знал, что Иван Карлович похоронен здесь, в Москве!
8
Извозчик остановился у стрельчатой арки кирпичных ворот готического стиля на Госпитальной площади и объявил:
— Извольте, вашиблаародия, Немецкое кладбище!
— Савка, отблагодари! — велел я, выбираясь из коляски на брусчатку мостовой.
— Ирод! Чуть не растряс! — пробурчал мой денщик, спрыгивая с облучка, где сидел бок о бок с извозчиком. Потянувшись, он сунул руку в карман шинели и, недовольно зыркнув единственным глазом, кинул вознице положенное вознаграждение: — Накося тебе твой двугривенный!
— Благодарствую! Прикажете ожидать? — ничуть не обидевшись, поинтересовался «ванька», осматривая монетку.
— Нет! Езжай себе!
— Да помогите мне наконец вылезти! — возмутился сидевший в коляске Литус, который на протяжении всей мизансцены терпеливо ожидал, когда же о нем вспомнят.
Мы с Савкой подхватили Генриха под руки и аккуратно поставили на мостовую, следом вручив болезному его костыль. Надо сказать, что мой друг шел на поправку и последнее время обходился только одним костылем, напоминая при этом незабвенного Джона Сильвера. [146]
— Венок не забудьте! — напомнил Литус, одной рукой пытаясь одернуть шинель.
— Тебя же не забыли? — огрызнулся я. — Савка! Венок!
— Уже, вашбродь!
Узнав у кладбищенского сторожа, где находится интересующее нас захоронение, мы двинулись в глубину главной аллеи.
Иноземное, а точнее, Немецкое кладбище на Введенских горах и в мое время было одним из памятников культуры. Многочисленные надгробия с надписями на русском, немецком, французском и польском языках поражали разнообразием — от простых каменных плит до роскошных мавзолеев из мрамора.
А вот и цель нашего печального путешествия: трапециевидная стела на резном четырехугольном постаменте.
«Капитанъ ИВАНЪ КАРЛОВИЧЪ БЕРГЪ Московскаго 8-го гренадерскаго полка. Родился 22 сентября 1881 г. Палъ въ сраженiи 16 iюня 1917 г.»
Чуть ниже под прочерком — все то же самое, но по-немецки. Вот только вместо «Иван Карлович» — просто «Johann», и в самом низу — «Ruhe in Gott».[147]
У подножия памятника — небольшой венок с надписью «Dem Lieblingsmann und dem Vater».[148]
Савка без слов возложил рядом и наш поминальный дар «От друзей и сослуживцев» и вместе с нами обнажил голову.
Стоя на холодном ноябрьском ветру, я вспоминал этого строгого, но душевного человека с высоким лбом мыслителя и блеклыми печальными глазами. Отличавшийся в житейских делах типично остзейской флегматичностью, по службе Иван Карлович был суров, но справедлив. Будучи одним из младших офицеров нашего 3-го батальона, я всегда чувствовал уверенность в себе и в нем как в вышестоящем начальнике.
Теперь же, стоя у строгого черного камня, ощущаю только глубокую печаль и чувство потери…
Стоящий за спиной Савка начал было «Помяни, Господи Боже наш…»…
Я подумал, что надо заказать заупокойную службу, но вовремя вспомнил, что лютеране не признают церковных заупокойных молитв — они верят, что только пока человек жил, за него можно и нужно было
