придя в движение значительно раньше. Издав какой-то загадочный нечленораздельный звук – то ли карканье, то ли хрюканье, Олесницкий, ломая все установленные правила приличия, выступил вперед и потребовал объяснений от Дмитрия. Мол, с каких пор не известная никому королева самым нахальным образом раздаривает города, принадлежащие Речи Посполитой и ее королю.
Дмитрий в ответ недоуменно пожал плечами и протянул руку в сторону послов Ливонии.
– У меня-то почто вопрошаешь? Эвон у кого допытываться надобно. – И, повернувшись к Бохину, осведомился: – А поведай-ка, барон Нарвский, откель у королевны взялось в одночасье столь превеликое множество градов, что она их дарить учала, и нет ли в том какого подвоха. – И он тут же пояснил вопрос: – Я к тому, что не выйдет ли худа, ежели я их приму от нее, ибо вроде как совсем недавно они, по словесам ясновельможного пана Олесницкого, принадлежали Речи Посполитой.
Новоиспеченный барон надменно вскинул голову и уверенно произнес:
– Грады сии с недавних пор ее, а потому она считает себя вправе раздаривать их кому пожелает. Что же касаемо слов ясновельможного пана посла, то мы не отрицаем, что некогда земли, на которых они лежат, и впрямь принадлежали Речи Посполитой, а до того свеям, а еще ранее Руси, а до нее ими владел Ливонский орден и епископ Дерпта, а до них там сызнова были владения Руси, а еще ранее – никому не ведомо. Потому, исходя из всего сказанного, Мария Володимеровна и порешила передать их самому раннему владельцу, соблюдя и вежество, но вместе с тем и справедливость.
Дмитрий пытливо посмотрел на меня и благодарно кивнул, поняв, кто помогал готовить ответ Бохину. Ну да, действительно, моя работа. Еще вчера, пока парился, в голову пришла мысль, что было бы неплохо заранее заготовить ответы на вопросы поляков, если таковые последуют, чтобы не так уж явно виднелся русский волчий хвост из заячьей норы. Студенческая привычка, знаете ли – шпаргалка никогда не помешает. О чем они могут спросить, я примерно представлял, как выкрутиться – нашел и тут же набросал на бумаге.
– Я стока не выучу, – перепугался Бохин, когда я сунул ему в руки свои листы.
– А учить и не надо, – успокоил я его. – Уразумей только суть. Отвечать же можешь своими словами, лишь бы они по смыслу сходились с моими.
Он и отвечал, хладнокровно парировав вопрос, почему Мария Владимировна поначалу не отправила, как водится, посольство к королю Сигизмунду, дабы решить спорные вопросы мирным путем, а действовала столь варварски.
– А потому, ясновельможный пан посол, что замирья с Речью Посполитой муж ея, усопший король Ливонии Арцимагнус Крестьянинович[133], в свое время не заключал, вот и выходит, что война у нас с вами идет давным-давно, ажно тридцать пять годков.
– Какая война?! – возмутился Гонсевский. – О ней уж давно забыли!
– Не забыли, – степенно поправил дьяк. – Утихла она – это да. Так ведь в войне всякое случается. Тута яко у костра – вроде бы гаснет, вроде бы и вовсе язычков у пламени не видать, ан угольки-то рдеют, и, ежели хворосту на них подкинуть, он сызнова разъярится. Хотя словцо ты верное молвил, ясновельможный пан. И впрямь, сколь можно?! Опять же и людишки мирные излиха страдают. Давно пора нам угли те кровавые водицей студеной залить да замирье подписать.
– Замирье? – растерянно уставился на Бохина Олесницкий.
– Ну да, – кивнул Бохин и, приосанившись, нахально заявил: – Наша королевна Мария Володимеровна, исполнившись христианского смирения и кротости, согласна на прекращение войны и подписание мирного уговора, оставив за собой взятое. А уж прочее – остатняя часть Лифляндии – пущай будет у вашего короля Жигмонта. Но о том речь перед вашим королем и сеймом поведут послы ливонские, кои уже убыли к нему, а мне более добавить нечего.
Послы вновь переглянулись, и Олесницкий задал следующий вопрос:
– А могу я узнать, откуда у королевы появились в столь великом числе оружные людишки?
Спрашивал-то он у дьяка, но смотрел при этом в сторону Дмитрия, и во взгляде явно сквозило обвинение. Непобедимый кесарь оставался спокойным, однако щеки его слегка зарумянились. Но Бохин и тут не сплоховал:
– Будучи трехродной сестрицей государя всея Руси, непобедимого кесаря и… – снова принялся он за обстоятельный перечень титулов Дмитрия.
Посол, кисло сморщившись, словно только что съел лимон, терпеливо слушал. Дьяк не торопился:
– Наша королева, да будет известно ясновельможным панам, единственная родственница непобедимого кесаря по батюшкиной линии, ибо… – И Бохин начал степенно пояснять родословную Марии Владимировны. Лишь после этого он перешел к существу дела: – А потому попросила она непобедимого кесаря дати ей рати, чтоб возвернуть себе мужнее наследство. Государь же, радея к кроткой вдовице, сказывал тако. Мол, свои войска дати не могу, ибо меж мною и королем свейским Карлой замирье, но охочих людишек нанять дозволяю и препони чинить не стану. Помнится, что и в твоей державе, ясновельможный пан, тако же водится, потому…
– Мою державу оставим пока в покое, – резко перебил его Олесницкий. – Ты не ответил.
– Так я и сказываю, – невозмутимо продолжил дьяк. – Сыскалось до тысячи охочих людишек, вот они и…
– Сколько?! – завопил посол, возмущенный столь откровенной ложью. – И ты, барон, хочешь сказать, что всего тысяча людей взяла все эти города?! И что же, ныне они по десятку на город твоей королевой распределены? Не мало ли?
– Поболе, – возразил Бохин. – Потому как государь непобедимый кесарь даровал своей сестрице по ее просьбишке стрельцов…
– Ах, все-таки даровал стрельцов, – перебил Олесницкий и, повернувшись к Дмитрию, горько заметил, причем уже без всяких дипломатических вывертов: – Стало быть, вот каков ответ на дружбу нашего короля. Одной рукой вы пишете о любви и согласии меж нашими государствами, а другой втайне подсобляете его ворогам.
– Неприлично монархам, сидя на троне, даже слушать таковские речи, тем паче оправдываться, однако король польский и впрямь оказал мне кое-какие услуги, и токмо поэтому я отвечу, – отчеканил Дмитрий, гордо вскинув голову. – Господь заповедал подсоблять людям по мере сил, а уж коли речь идет о единственной оставшейся в живых сестрице – тем паче. К тому же я памятаю о дружбе с Жигмонтом, вот и порешил подсобить ему.
– Подсобить?! – ахнул не выдержавший Гонсевский.
– Да, подсобить, – твердо ответил Дмитрий. – Ибо Мария Володимеровна вознамерилась отняти грады, кои принадлежат ей по праву мужнего наследства, у свейского Карлы. Я почел сие доброй услугой нашему другу и союзнику польскому королю. Да и в грамотке своей она указала, что просит стрельцов не для того, чтоб ратиться, но токмо чтоб укрепиться во взятых ее людишками градах. А тот полк, что воевал, тут и я могу пред иконами поклясться, вовсе не мой, но моего подданного, царевича Федора Борисовича Годунова.
– Это один, – уточнил Олесницкий. – А прочие?
– А не было прочих. – И по губам Дмитрия скользнула насмешливая улыбка.
Поляки оторопели, уставившись на государя и переваривая сказанное. Затем они переглянулись. Ну да, загадка. Получалось, то ли царь нахально врет им, но уж больно твердый и уверенный тон для лжи, то ли говорит правду, но тогда…
– Это немыслимо – взять всю Эстляндию и часть Лифляндии токмо одним-единственным полком, – выпалил Олесницкий. – Тогда уж сделай милость, поведай, где ж она выискала такого воеводу, который со столь ничтожным количеством сумел овладеть многими каменными твердынями?! Мне б хоть одним глазком на него взглянуть – я б и то счастлив был.
– И впрямь неслыханное дело, – охотно подтвердил Дмитрий. – Вот потому ныне и мыслится мне, что тут непременно сказалась воля всевышнего, ибо без благословения божьего такого никто бы не возмог. А как уж воеводы исхитрились, о том лучше всего вопросить у наипервейшего из них, князя Мак-Альпина, герцога Эстляндского, кой ныне в посольстве состоит. – И он, кривя губы, иронично продолжил: – Мыслю, можешь без боязни не токмо одним, но и двумя очами на него подивиться, чтоб тебе вдвойне счастьица прибавилось.
