на Руси пока хватает, так что глаз да глаз за казной эстляндской. Вот мы с ним и порешили почти всех ратников с нею оставить. Я с собой и вовсе только полусотню взял, да и с Годуновым немногим больше едет – неполная сотня. К тому же париться-то они будут в своих казармах близ сельца Тонинского, а там еще с прошлого года аж несколько бань выстроено. Думаю, за день поспеют его ратники пот да грязь с себя смыть.
– Вона как, – фальшиво удивился Романов. – А я-то полагал, что он через Тверские ворота в Белый город въезжать будет, а выходит…
– Через Яузские, – подхватил я. – Да и какая разница – через какие, верно? Тут ведь главное совсем в другом – с чем он в них въедет? А с этим все в порядке – с победами! – И подмигнул ему.
Тот тоже несколько растерянно моргнул в ответ и перед уходом еще раз напомнил, что если мне все- таки удастся вернуться к вечеру, то чтобы я непременно заехал к нему в терем, расположенный близ посольского двора. Я в очередной раз как можно простодушнее улыбнулся и заверил, что непременно заеду.
Глава 40
Старые знакомые и зрада крулю
Выпроводив гостя, я первым делом вызвал Дубца и, распорядившись готовить троих гвардейцев в дорогу, уселся писать письмо царевичу.
Маршрут движения Годунова оставался прежним – сегодня он должен был выехать из Клина. Только теперь ему предстояло одолеть девяносто верст до столицы не за два дня, а за один, затемно добравшись до моего Кологрива, где и остановиться, дожидаясь меня.
Кроме того, царевичу предстояло нарядить Емелю в свою одежду, выбрав покрасивее, и вместе с двумя сотнями лучших ратников немедленно отправить в Дмитров – ни к чему разочаровывать расстригу Романова и тех, кто стоит за его спиной. Полсотни верст мои гвардейцы до ночи должны осилить, а завтра я их встречу.
Однако выезжать им из Дмитрова следует порознь. Первой – сотня с Емелей. Второй надлежало держаться верстах в пяти позади и ни в коем случае не ближе. Исключение одно – если вдруг заслышат пальбу на дороге. Маршрут движения тот же, но только до Бибирево, а там спешиться, провести разведку и действовать по обстановке.
Немного подумав, я написал, что делать, если мое свидание с ними не состоится, – следовать в старые казармы близ Тонинского села, по пути соблюдая предельную осторожность и не доверяя никому. Даже если их встретят гонцы, якобы посланные мною или государем, не слушать, не верить, но думать – для чего и куда их заманивают.
Впрочем, это уже было излишней предосторожностью. Скорее всего, сотню в пути трогать не будут – ни к чему лишний шум. Просто отследят, куда она направляется, и, убедившись, что они едут строго согласно моим словам в старые казармы, дождутся, когда ратники направятся в баньку. Вот там-то, голеньких и горяченьких, их и попытаются захватить врасплох. Хотя и это не факт – гораздо удобнее подпереть двери и запалить.
Поразмыслив, послал еще троих в казармы под Тонинским – надлежало создать видимость лихорадочной подготовки к встрече, то есть и впрямь к завтрашнему полудню затопить все имеющиеся бани, а сегодня заняться иным, используя мальчишек, которые сейчас там находятся.
Следующим был дворский Багульник. Его я отправил к остаткам своих тайных спецназовцев с приказом собраться ближе к вечеру в моем домике на Малой Бронной. Еще перед Прибалтикой я вернул почти всех ребят из Костромы в Москву, так что была надежда, что определенная информация у них за пару месяцев скопилась. Правда, вызнать о заговоре моим «монахам» и «нищим» весьма затруднительно – не тот круг общения, а потому основные надежды я возлагал на Князя, точнее, на Игнатия Незваныча, как его давно величали в Костроме. Он тоже два последних месяца находился в Москве. Понятно, что и его уровень общения не больно-то высок – боярская челядь, но он, по крайней мере, мог подметить, на каких дворах за последнее время прибавилось боевых холопов и насколько сильно.
Увы, но полученная информация ясности не внесла.
К примеру, известили меня про изрядно увеличившееся за последнюю неделю число вооруженных людишек во дворах у Мстиславского и Воротынского, Голицыных и Шуйских. Казалось бы, можно делать соответствующие выводы, но не тут-то было. Тот же Игнатий сразу сообщил и о том, что никто из упомянутых бояр холопов не таит, поскольку собраны они по повелению государя, назначившего военный смотр на первую неделю Великого поста.
Да, сама обстановка в столице была тревожная – напряжение, можно сказать, висело в воздухе, словно топор, занесенный над чьей-то головой. Но тут тоже было не все ясно.
Понятно, что в первую очередь причина в прибывших с невестой поляках, которые вели себя точно так же нахально и дерзко, как и летом, – августовский урок с полутора десятками покойников так их ничему и не научил. Однако к этому добавлялось и еще. По сообщениям моих тайных спецназовцев, ходили какие- то людишки по торжищам, распуская слухи, что, дескать, государь женился на полячке, которую даже не удосужился вначале перекрестить в истинную веру; что он, встав поутру после ночных утех, не идет в баню, а прямиком, не обмывшись, направляется в церковь, да не один, а с ляхами, которые – неслыханное дело – в своей дерзости заводят туда собак; что он…
– И кто же так говорит? – перебил я Догада, который излагал мне все это.
– Люд московский, – неопределенно ответил он.
– Люд или боярские холопы? – уточнил я.
– Кто их разберет, – пожал плечами Догад.
– Надо было отследить, – попрекнул я его, напомнив: – Или забыл, как я вас учил? Слушай, что говорят, а потом погляди, кто говорит, тогда сразу станет понятно, и с какой целью говорит.
Догад замялся, как-то странно поглядывая на меня.
– Да мы о том памятали, токмо… – нехотя протянул он и умолк, не решаясь продолжить.
– Не пойму я что-то. Если помнили, тогда почему не сделали? – поинтересовался я.
– Мы б сделали, – наконец собрался он с духом, – да помыслили, что ты новиков на наше место прислал.
– Чего?! – вытаращил я на него глаза.
– Так енто вправду не твои людишки были, княже? – недоверчиво переспросил он.
– Да с чего вы такое подумали?! – возмутился я.
– А чего еще нам было думать, когда балаболы оные покойного государя славили, – сердито встрял в разговор Наян. – Вот-де, когда Борис Федорович был, так енто царь так царь. Можно сказать, не государь, а родной отец для всего православного люда. Ну и далее тоже тако. Вот мы и порешили, что ты нам доверять перестал, да…
– Глупости! – выпалил я.
– Да ныне и сами зрим, что глупость, – повинился Наян, попросив: – Не серчай, княже.
– И выслеживать стало опасно, – подал голос Лохмотыш. – Даже моих людишек и то пару раз за последние два дня ограбить пытались, хотя какая уж там у нищих деньга. Отбились, конечно, но в эти дни и впрямь ближе к вечеру на улицах с опаской приходится ходить. И оное тоже в вину государю ставят – почто леготы такие для татей учинил?
Впрочем, на это обстоятельство я вначале не обратил внимания, поскольку к тому времени уже знал, что связано это с широкомасштабной амнистией, которую в связи со своим бракосочетанием объявил Дмитрий. Однако позже Игнатий уточнил, что царской милостью оказались недовольны даже его старые знакомцы из «сурьёзного народца», а если попросту, то воры, которые не приемлют насилие, предпочитая работать чисто, аккуратно и без крови, да и вообще – уж очень это прощение не похоже на предыдущие.
Во-первых, размах. Если при Федоре Иоанновиче и Борисе Федоровиче из острогов и тюрем
