ржавый муравейник сверху вниз, как последний оплот гордости и чести, одна почти не изменившись со стародавних времен. Конечно, если прикрыть глаза рукой так, чтобы не было видно уродливого укрепления из контейнеров на самом ее верху.
Дым поднимался над всем поселением, струясь из труб или трещин в прохудившихся потолках. На стене стояли вооруженные люди и наблюдали за их приближением.
Вдруг Юэн расплылся в детской улыбке, и Цура засмеялась, потому что сразу угадала его мысли: из ворот замка выехали два человека на лошадях и рысью поскакали к фургонам.
Глава 12
ДРУИДЫ
Цура остановила вардо и вышла из кабины, поджидая всадников.
— Юэн, золото мое! Будь добр, полезай на крышу и покажи им, что у тебя автомат, — попросила она тихо, но серьезно.
Это был мудрый ход: иногда демонстрация силы полезнее, чем ее применение.
Лошади выглядели более сытыми и здоровыми, чем люди на их спинах. Цура рядом с ними казалась карлицей. Перекинувшись парой слов со старухой, всадники резво спешились, и завязалась оживленная беседа. Юэн не слышал, о чем они говорили, но, заметив радостные улыбки на лицах гостей, расслабился.
Всадники снова забрались на лошадей и помахали цыганам, высыпавшим из других фургонов. Видя, что те машут в ответ, Юэн и сам решил не отставать. Цура махнула ему рукой, чтобы слезал, и довольно крикнула:
— Они уже седьмой год живут без врача. Значит, я тут дорого стою!
Хотя Юэн был рад за нее, он все же заметил:
— Наверное, странно быть целителем и искать выгоду в чужих несчастьях…
Цура засмеялась:
— Да, я понимаю, как это выглядит со стороны. По правде говоря, меня не волнуют их проблемы и болезни.
Юэн удивленно уставился на старуху.
— Мир жесток, Юэн. Я рада помочь другим — но лишь в обмен на то, что нужно нам. Каждый выживает по-своему, и я не исключение.
— Неужели вам все равно? — спросил Юэн. — Это жестоко.
— Я бы так не сказала. Подумай, сколько людей сейчас страдают или нуждаются? А сколько ты знаешь целителей?
Она замолчала, следя за тем, как удивление на лице Юэна сменяется пониманием.
— Вы переживаете только за тех, кто кочует с вами? Кто это заслужил?
— Именно так. Пусть животное докажет, что оно — человек; пусть человек докажет, что он чего-то стоит. Это суровый принцип, и я не всегда его придерживалась. Сразу после войны я пыталась спасать всех подряд.
— И что изменилось?
— Выходила одну компанию, а они меня связали и насиловали несколько дней кряду.
От того, как спокойно старуха об этом говорила, Юэну стало не по себе.
— Я сбежала, но с тех пор не могла рожать.
— Я… — начал Юэн.
— Не надо ничего говорить. Ты тут ни при чем, да и для меня все это быльем поросло. Но к людям я с тех пор отношусь… Сам понимаешь.
— Тогда почему вы…
— Почему я взяла в табор тебя с девчушкой?
— Ну да… Почему?
— Я вижу в ней себя, Юэн. Себя молодую.
Перед замком было поле, покрытое плотно утоптанным настом; цыгане направили туда свои вардо, поставили их кругом и собрались в его центре. Затем взрослые стали разгружать фургоны, а дети — ставить между ними фанерные щиты, чтобы остался только один проход, ведущий в лагерь и обратно. Под навесами, воздвигнутыми на тонких металлических рейках, были расставлены столы.
Пока взрослые раскладывали товары, дети, радостно гомоня, вытащили из-под фургонов вязанки веток и дров и разложили в центре лагеря большой костер. Старший из них, мальчик лет четырнадцати, украдкой поглядывавший на Кейтлин, поднес факел, зажженный от топки, и костер занялся.
Гости табора завороженно наблюдали за этими кипучими приготовлениями, и Юэн даже не сразу заметил, что девушка держит его за руку.
На столах появился широкий ассортимент: Джорди выставил небольшой настольный пресс и россыпи патронов разного калибра, Цура — ряды горшочков, склянок и мешочков с травами и лекарствами. Одна семья вытащила дизельный генератор и подсоединила его к зарядному устройству для аккумуляторов, которых у них накопилось во множестве. У другой семьи оказались приличные запасы довоенной выпивки — от виски до пива: и полупустые бутылки, и новые, нераспечатанные. На пятом столе был разложен всяческий раритет: рулоны папиросной бумаги в пластиковой упаковке, фольга, герметичные пакеты, инструменты и кухонная утварь. Шестой стол, за которым сидела семейная пара стариков, ровесников Цуры, был завален книгами и музыкальными инструментами.
Под веселый треск костра табор внезапно зажил собственной жизнью, словно и не было жуткого и опасного мира за его стенами. Джорди, шагая по крышам, установил по периметру прожекторы, освещавшие подходы к лагерю; еще два луча света были направлены внутрь. Из громкоговорителя на одном из вардо заиграла симфоническая музыка, разливаясь эхом по снежным просторам, до самого замка.
Обитатели замка, до сих пор стоявшие на стене и наблюдавшие за табором, вдруг хлынули из ворот, и каждый нес что-то в руках: живую курицу, ржавую лопату, набор ножей, аккумулятор, яйца, свежие веточки мяты, саженцы — все, что было более-менее ценного. Когда первая волна достигла лагеря, Юэн и Кейтлин переглянулись и залезли на крышу фургона Цуры, чтобы не потеряться в толкотне.
Процесс наладился бойко; цену своим товарам бродяги определяли на ходу, глядя на возможности покупателей. Торговались яростно, но честно: у цыган встречались редкие и ценные предметы, и они меняли их на то, чего не могли добыть сами: дюжина яиц за быструю зарядку для аккумулятора; две дюжины — за новый аккумулятор, проверенный на глазах у покупателя. Книга уходила за две большие свеклы, которые цыгане для верности обводили дозиметром.
День клонился к закату, первые покупатели — в основном, довольные — вернулись из лагеря в замок; поток запоздавших все еще тянулся, но редел на глазах. Прожекторы горели, пока последний клиент не добрался в целости и сохранности до замка, и только тогда цыгане стали паковаться.
Вечером, когда столы были убраны, все обитатели табора ужинали вместе, сидя вокруг большого костра. Дети танцевали, и все хотели узнать побольше о Кейтлин и Юэне. Ели дружно и плотно, а спали крепко, и видели хорошие сны. Ложась в кровать, Цура слышала, как Кейтлин спросила засыпающего спутника:
— Юэн, ты ведь меня никогда не бросишь?
Тот, осоловевший от впечатлений, еды и тепла фургона, сказал, не вдумываясь:
— Никогда…
Он уже спал, когда Кейтлин ответила сама себе, не зная, что старуха слышит:
— Тогда и я тебя никогда не брошу…
К рассвету облака рассеялись, и под ярким солнечным светом снег казался ослепительно чистым
