порядок предписывал детям оставаться на своих станциях, под строгим надзором родителей. Конечно, в туннелях было гораздо спокойнее, чем наверху, но от беды никто не застрахован. Помимо прочих опасностей, они легко могли заблудиться в темноте и забрести в какой-нибудь заброшенный служебный туннель. Жители метро усвоили этот печальный урок в первые же годы подземной жизни.
Юэн шагал бесшумно: он давно привык ходить в темноте быстро и тихо. Зато Майклу каким-то образом удавалось грохотать, как небольшой армии дикарей-оборванцев. Он так громко топал и так часто падал, что у Юэна заболели уши.
— Ой! — в очередной раз крикнул мальчик, споткнувшись о шпалу. — Пап, ну давай включим фонарь!
Юэн нажал кнопку, и синий луч светодиодного фонаря осветил туннель и рельсы. В этом свете Майкл, растянувшийся на полотне, был похож на привидение. Юэн протянул ему руку и помог подняться.
— Старайся идти по шпалам. Если поймаешь ритм — будешь реже падать.
— Я и стараюсь! Просто у меня ноги короткие.
— Нормальные у тебя ноги.
— Я все время промахиваюсь и бьюсь этой… как ее… щекоткой.
— Щиколоткой, — поправил Юэн. — А ты считай их на ходу, это тебе поможет.
— Попробую.
Они пошли дальше, и Юэн не выключал фонарь, пока они не дошли до первой лампочки.
Этот участок пути всегда был самым спокойным, но теперь, когда рядом шел ребенок, Юэн дергался от каждого звука спереди и сзади. Обычно по пути встречались другие ходоки, но в этот день никто не попался. Одиночество неприятно давило на Юэна, умножая чувство ответственности за мальчика.
— Папа, а вон та лампа светится по-другому! — произнес Майкл.
— Это Бьюкенен-Стрит.
— Ого! Станция? — восторженно завопил мальчишка, который в жизни не видел никаких станций, кроме своей.
— Да.
— У нас есть для них письма?
— Да, есть одно письмо от Розмари.
— Можно, я сам вручу? — Майкл прыгнул от радости и упал. — Ой!
— Не прыгай, тогда и падать не будешь.
— Ладно, но можно, я?
— Валяй, — мужчина улыбнулся в темноте и на ощупь взъерошил сыну волосы.
— Почта! — крикнул Юэн, когда они подошли к станции.
— Заходи, Юэн.
Охранник свесил ноги с края платформы и следил за их приближением.
— Нас сегодня двое.
— Что, взял себе ученика?
— Помощника по особым поручениям.
Майкл выпятил грудь от собственной значимости и безуспешно попытался дойти до конца туннеля, ни разу не упав. Охранник не удержался от улыбки, увидев в свете станционных огней малыша, важно вышагивающего впереди отца.
— У нас письмо от Розмари для… — Майкл растерянно оглянулся на Юэна, но охранник ответил раньше.
— …для Вернона. Они переписываются раз в месяц. — Он сложил ладони рупором и проорал на всю станцию: — Верн!
Затем он помог Майклу подняться на свободный край платформы между путями и рядом деревянных лачуг. Тем временем из одной лачуги вышел седой человек в синем комбинезоне и направился к ним.
Майкл помчался ему навстречу с письмом, написанным на обрывке коричневой бумаги, оторванном от картонки. Панический страх за сына на секунду уколол Юэна, но он прогнал его прочь. Бьюкенен-Стрит была хорошей станцией, и с людьми, жившими тут, ему было так же уютно, как дома.
— Вам письмо, сэр! — восторженно завопил Майкл.
Благодаря курьерам метро оставалось одним большим сообществом, а не горсткой разрозненных станций. Это была очень уважаемая профессия, хотя и опасная. Курьеров тренировали как солдат и старателей, рыскающих по руинам на поверхности.
— Спасибо, молодой человек, — важно поблагодарил мальчика Вернон, принимая письмо, и подмигнул Юэну. — Весь в отца!
— Надеюсь, — Юэн улыбнулся Вернону в ответ и повел Майкла на другой конец платформы, где горел огонь в большой железной печи, от которой под самый потолок тянулся залатанный дымоход. Три женщины жарили на плите яичницу с грибами, а четвертая склонилась над кастрюлей с грибным чаем, источавшей едкий аромат.
— Ну что, заморим червячка? — предложил Юэн сыну.
— Да!
Курьеров всюду принимали гостеприимно. Испытав это на себе, Майкл впервые понял, что его мир не ограничивается одной станцией.
Яичница и грибы жарились на сале, которое использовалось снова и снова, пока не становилось прогорклым. Но даже тогда оно давало еде приятный привкус, и его аромат казался божественным после туннелей, пропахших сыростью и плесенью. Отец и сын ели, опершись спинами о стену, отполированную за долгие годы сотнями других спин, потом передали пустые тарелки и кружки одной из женщин и снова отправились в темноту.
На этот раз Майкл шел тихо, и после первой лампочки Юэн не удержался и спросил:
— Ты чего затих?
— Ага.
— Я спрашиваю, почему?
— А… Просто стараюсь не упасть и смотрю на тебя.
— Ну смотри…
Они прошли еще немного, и тишину нарушали только прыгающие шаги Майкла. Юэн по привычке ступал, не издавая ни звука, как вдруг его посетила неожиданная мысль.
— А как ты видишь меня в темноте?
— Вообще-то, никак, — ответил мальчик очень серьезно. — Но если я вот так поверну голову и посмотрю краешком глаза, то вижу твой… этот… Твою тень в темноте.
— Силуэт.
— Да!
— Это называется боковое зрение.
— Бочковое зрение, — прилежно повторил Майкл, запоминая.
— Бо-ко-во-е!
— Бо-ко-во-е… Боковое?
— Да.
На Каукедденс было темно. Эта станция всегда чем-то напрягала Юэна, и ему совсем не улыбалось обнаружить ее в темноте, когда рядом с ним шагал его маленький сын. Почтальоны миновали последнюю туннельную лампочку перед станцией, и Юэн задумчиво снял с плеча автомат, взяв его наизготовку.
— Пап? — Голос мальчика неуверенно дрогнул.
— Тихо! Встань сзади. Тут что-то не так.
Майкл зашел за спину Юэну и взялся за полу его плаща, чтобы случайно не потерять отца в темноте. Юэн медленно пошел вперед, пытаясь различить хоть какие-то звуки, кроме шума, производимого мальчиком. Сердце колотилось, как бешеное, от тревоги за сына.
— Все в порядке, Майкл, не бойся, — прошептал он.
