Лобов и его команда разом повернулись в ту сторону, откуда прозвучал вопрос. Его задала миловидная, смущенно улыбающаяся женщина средних лет, неслышно появившаяся в холле из одной из боковых дверей, только теперь увиденных Лобовым и его спутниками.
— Экспозицию? Нет, не хо… — начал было Валентин, но его тут же перебил Лобов:
— Конечно же хотим. Именно за этим мы сюда и явились.
— Самостоятельный осмотр экспозиции у нас — бесплатно, а с экскурсоводом сто двадцать рублей для взрослых, для школьников — десять рублей, а для студентов — сорок.
— У нас нет ни школьников, ни студентов, — уверенно заявила Вера.
— Как это нет? — возмутился Валентин, доставая из заднего кармана джинсов студенческий билет.
— Ах, простите, — съязвила Вера, — я и забыла, что вы у нас — вечный студент.
Лобов извлек из кармана пятисотрублевку и протянул женщине.
— Сейчас я принесу вам билеты и сдачу, — сказала она, собравшись вновь исчезнуть за одной из дверей. При виде лобовской пятисотки она стала выглядеть еще более смущенной.
— Да постойте же, — остановил ее Лобов. — Потом сдачу, потом билеты… — Неизвестно отчего, но Лобов тоже смутился, внезапно ни с того ни с сего впав в легкое косноязычие.
Мимолетное лобовское смущение под прямым взглядом больших серых глаз этой простодушной провинциалки не могло укрыться от Веры, и она, дабы не дать усугубиться этому пагубному обоюдному смущению, тут же взяла инициативу на себя, выступив вперед и прикрыв собой Лобова.
— Здравствуйте! Как вас величать? Меня звать Вера. — Она протянула незнакомке руку для рукопожатия.
Та, еще больше смущаясь, неумело пожала протянутую ей руку.
— Ой, знаете, лучше я вовсе не буду брать с вас денег! — И она попыталась вернуть Вере лобовские пятьсот рублей. — Меня зовут Анастасия Федоровна. Это несправедливо — брать с вас деньги за осмотр экспозиции. Ведь вы могли бы осмотреть ее самостоятельно и бесплатно. Но у нас уже уволили смотрительниц залов, и пустить вас туда без сопровождения я не имею права. Извините, правила… Наш музей закрывают уже на следующей неделе. Так что я проведу экскурсию бесплатно: ведь вы, похоже, наши последние посетители.
— Кто же посмел закрыть такой замечательный музей? — с возмущением поинтересовался Валентин. Он, еще не увидев экспозиции, был уже твердо уверен, что музей действительно совершенно замечательный, ибо только замечательный музей может располагаться в таком замечательном доме и иметь своим сотрудником такую замечательную женщину, как Анастасия Федоровна.
— Давайте же приступим к осмотру экспозиции, — строго потребовала Вера, почувствовав, что и Валентин уже подпал под обаяние серых глаз.
Анастасия Федоровна, так и продолжая комкать в руке злополучную купюру, проследовала вверх по широкой лестнице. Следом за ней гуськом потянулись Валентин и Лобов. Замыкала процессию с некоторым отставанием Вера.
Экспозиция занимала собой весь второй этаж, состоящий из двух больших залов и восьми небольших комнат. Один из залов был отведен под небольшую картинную галерею из трех десятков полотен.
— Это… Это ведь Лентулов? — не веря своим глазам, воскликнул Валентин, обращаясь к еще не успевшей ничего сказать Анастасии Федоровне. — А это… Мама дорогая! Шагал!
— Да. И Лентулов, и Шагал… — подтвердила она. — У нас…
— Послушайте, — перебил ее Валентин, — такие сокровища — и без всякой охраны…
— Почему ж без охраны? — возразила она. — У нас на дверях и на окнах сигнализация имеется. — И указала рукой на допотопные датчики, наклеенные на стекла. — Это все наследие семьи купцов и промышленников Стрельниковых. Сейчас мы с вами находимся в особняке, построенном в тысяча девятьсот восьмом году последним представителем этого рода, жившим в нашем городе, Артемием Ивановичем Стрельниковым. После большевистского переворота он бежал за границу, по слухам в Китай, и канул там в неизвестности. Во всяком случае, до сих пор никто из стрельниковских потомков не объявился и никаких материальных исков музею не предъявлял.
Дальше последовал рассказ о селе Ореховском, впервые упомянутом в официальных документах в эпоху Петра I, из которого впоследствии и вырос славный город Ореховск. Ореховское всегда славилось своими ткачами. Земля здесь была бедная, нормально родила через три года на четвертый. Вот крестьяне и вынуждены были заниматься еще и ткаческим ремеслом. После отмены крепостного права в Ореховском появились Стрельниковы. Они-то и построили здесь ткацкую фабрику. В следующем зале посетителям был продемонстрирован ткацкий станок, и Анастасия Федоровна сообщила, что в таком виде этот шедевр инженерной мысли Средневековья просуществовал века с пятнадцатого до самой отмены крепостного права. Лобов, тут же заинтересовавшись этим сообщением, потребовал уточнить:
— А этот вот конкретный экземпляр, он какого века?
— Ну что вы… Это реконструкция, — развеяла лобовские надежды Анастасия Федоровна. — В семидесятые годы прошлого века фабричные умельцы изготовили его специально для музея.
Экспозиция Ореховского краеведческого музея оставляла у посетителей странное чувство. С одной стороны — шедевры русского изобразительного искусства, имеющие ныне, наверное, умопомрачительную рыночную стоимость. С другой — полнейшее отсутствие каких-либо экспонатов старше сороковых — пятидесятых годов двадцатого века.
— Все очень просто, — объяснила сие странное обстоятельство Анастасия Федоровна. — Музей был создан в тысяча девятьсот семьдесят пятом году, к пятидесятилетнему юбилею Ореховска, ведь до двадцать пятого года Ореховское числилось селом. Созданию музея весьма поспособствовал первый секретарь Калужского обкома Иван Ильич Верховцев. Он был уроженцем и большим патриотом нашего города. Он же похлопотал и о передаче нам бывших стрельниковских картин из Калужского областного музея изобразительных искусств. А все остальные экспонаты сотрудники музея уж сами собирали здесь, в городе. Сами понимаете, немногое осталось у людей. Гражданская война, коллективизация, голод, потом снова война, снова голод… Вот и создается впечатление, что история города началась в сороковые.
— Похоже, что так у нас не только с историей города Ореховска дела обстоят, — мрачно заметил Лобов.
— Вполне возможно, — охотно согласилась Анастасия Федоровна. — Я-то пришла в музей в девяносто первом, как раз перед реформой, и всю свою трудовую деятельность провела в этих стенах. И в мои годы уже не стоял вопрос расширения и обогащения экспозиции. Старались сберечь хотя бы то, что есть. И к сожалению, наступил момент, когда все наши старания оказались напрасны.
— В чем дело? — удивился Лобов.
— Я же вам говорила уже — наш музей закрывают, вернее, он переезжает, а здание наше передают районному филиалу организации под названием «Облагрохолдинг».
— А что же будет с экспозицией? — поинтересовался Валентин.
— Картины останутся пока здесь, так как в новом помещении совершенно отсутствуют условия для их хранения, а вся остальная экспозиция переедет в бывшее здание ткацкой фабрики.
— Это красное такое, с высокой трубой? — уточнил Валентин.
— Да. Фабрика просуществовала до девяносто девятого года, но в двадцать первый век уже не переползла — обанкротилась окончательно. Сейчас там все разорено, даже оконные рамы порастащили. Как мы будем там существовать? Ума не приложу!
— Кто же придумал эту рокировку? И что за агрохолдинг такой важный?
— Глава районной администрации. Здание-то музея на балансе у администрации находится. А районный филиал «Облагрохолдинга» возглавляет супруга районного главы.
— Тогда все понятно. Здание с довеском в виде картин — лакомый кусочек.
Анастасия Федоровна лишь пожала плечами и печально улыбнулась.
— У нас уже все уволились. Я доработаю до конца недели и тоже уйду. Музей в совершенно разгромленном здании — это форменное издевательство. И хотя у нас в городе почти невозможно найти работу, устраивать музей на руинах я не буду.
— Вы не торопитесь, Анастасия Федоровна, увольняться, — посоветовал ей Лобов. — Может быть, мы сумеем вам помочь.
