указал на одного из своих спутников, — утверждает, что двое митряевских гребцов похитили его наручный браслет. А слова его подтверждает служка кабацкий. Вот. — И он указал пальцем на второго.
Валентин сразу же узнал того, которого назвали достопочтенным орловским горожанином. Это был тот самый кудлатый, с чьей руки он содрал браслет. Узнал его, видимо, и Ванька, так как, едва лишь зашла речь о браслете, тут же перестал бубнить и начал внимательно вслушиваться в разговор, ведущийся у расшивы.
— Да у меня гребцов пятьдесят душ, — ответил кормщик. — Это которые же из них? Как выглядят? — Он сокрушенно покрутил головой. — Однако, не верится мне, чтоб мои воровством занялись.
— Один высокий такой, рыжий, а второй — пониже, смуглявый. Они из нашего кабака товарища своего забирали, — затараторил кабацкий служка.
— Понял, о ком речь. — Кормщик кивнул. Он приставил ладонь ко рту и крикнул: — Эй, Шеляга, Рыжий, спуститесь-ка сюда. — Сам он тоже сошел по сходням на берег и подошел к орловскому губному старосте и людям, прибывшим с ним. — Ты сам видел, что это они? — грозно спросил он, подойдя вплотную к служке.
— А кто ж еще? — слегка опешил служка. — Только они туда и подходили. Господин вот… — он указал на кудлатого, — спали. И ваш человек — тоже, но у другого конца. Вот так вот. — Он показал, как спали за столом Валентин и кудлатый. — А тут, значит, двое ваших подходят, товарища своего хватают и волокут.
— И что? — переспросил кормщик. — Ты сам видел, как они снимали браслет?
Шеляга и рыжий Ванька уже спустились к воде и, не торопясь, подходили к беседовавшим на берегу.
— Так больше некому. Никто туда боле не подходил. Только они. А господин проснулись — а браслета-то и нетути.
— Понятно, не видел. А что за браслет-то? — Он повернулся к несчастному хозяину браслета. — Небось золотой, с лалами[2] да яхонтами? — Последнюю фразу он произнес с нескрываемым сарказмом.
— Нет-нет. — Кудлатый выглядел слегка смущенным. — Обычное олово. В палец шириной, а на нем собака отлита.
— Говорят, вы браслет наручный взяли вот у него. — Кормщик обернулся к подошедшим Шеляге и Ивану.
— Кто?! Я?! Взял?! — заполошно заорал Ванька. — Вот глядите! — Он содрал с себя рубаху и бросил ее на песок, после чего одним рывком развязал узел веревки, подпоясывавшей порты. Они тут же свалились вниз, и Ванька предстал перед всей честной компанией в чем мать родила. Из всей одежды на нем остался лишь нательный крест.
Шеляга был не столь экстравагантен. Он лишь почесал пятерней в затылке и уверенно заявил:
— Не, не брали мы. Хошь, крест на том поцелую. — Он вытащил из-под рубахи нательный крест, поцеловал его и сказал: — Не брал я у него ничего, на чем и крест целую.
Ванька тоже поцеловал крест.
— Я к нему и пальцем не докоснулся. Я его даже и не видел, был он в том кабаке иль нет. — Ванька поднял портки и принялся подпоясываться веревкой.
— Ну вот. — Кормщик развел руки в стороны. — Не брали мои ребята.
— Пусть они с нами в Орел поедут для дознания, — не очень уверенно заявил губной староста.
— Нет, — жестко отрезал кормщик. — У меня каждый человек и каждый час на счету. Мне груз хозяину надо к сроку доставить. Хочешь, проводи здесь свое дознание до завтрашнего восхода. Хотя… Вроде уж все провели. Тут и так все ясно. Служка толком ничего и не видел, ребята мои крест целуют, что не брали у него этого браслета. Чего ж еще?
— Да, но… — Губной староста продолжал мяться.
— Может, ты расшиву хочешь осмотреть? — предложил кормщик.
— Пожалуй что, — обрадовался староста. — Я и два пристава со мной.
Трое вслед за кормщиком поднялись на расшиву. Остальные из приехавших со старостой, потеряв интерес к происходящему, вернулись в свою лодку, и лишь кудлатый остался на берегу с Шелягой и Ванькой.
— Ребятушки, — взмолился он, — бог с ним, с этим старостой, вы на него внимания не обращайте. Заплатил я ему, вот он и старается. Вы, если брали, уж верните мне браслет, я хорошо заплачу.
— И сколько ж стоит такая игрушка? — поинтересовался Шеляга.
— Пять, пять рублей дам. Семь…
— Эвон как… — крякнул Шеляга.
— Да не брали мы ниче… — Ванька лениво махнул рукой.
— Десять…
— Эх! — жалобно вздохнул Ванька. — Кабы знал, так я бы точно исхитил его у тебя. За десять-то рублев… Да за эти деньги я и родных отца с матерью продам. Эх, жаль, что нет у нас твоего браслета. Пойдем, Шеляга.
С этими словами он отвернулся от кудлатого и, сопровождаемый своим товарищем, направился к тропинке, ведущей на верх обрыва.
Губной староста с приставами же прошлись по всей расшиве и даже по предложению кормщика заглянули в трюм, по завязку набитый зерном. Староста даже, изображая дотошность, запустил в зерно руку по локоть, пошурудил там и, понятно, ничего не найдя, с виноватым видом обратился к кудлатому, так и стоящему на берегу:
— Нет у них ничего…
Кудлатый с досадой махнул рукой и направился к лодке.
— Вы уж без обид… — молвил губной староста, обращаясь к кормщику. — Город наш молодой, так что мы каждому купцу рады. А уж таким, как Митряевы… Приходите и на следующий год.
— А чего на следующий, — ответил кормщик. — Я и в этом еще успею конец сделать. Зерна ныне много.
— Вот это дело. А с браслетом этим… Не обращайте внимания.
— Да уж… Странно только, чтоб за простой оловяшкой губной староста погоню снаряжал да за столько верст гнался…
— Вы уж без обид. Человек уж очень сильно просил. Дорог чем-то ему браслет этот. Промашка вышла, извините. — Эти слова староста произнес, уже сойдя с расшивы на берег.
Кормщик дождался, пока нежданные гости загрузились в свою лодку и отошли вверх по течению на сотню сажен, после чего гаркнул во всю мощь своей глотки:
— Эй, Шеляга, пошли караульных на расшиву!
Над высоким берегом уже поднималась струйка белесого дыма, свидетельствующая о том, что проголодавшейся команде еще засветло удастся поужинать.
Саламата — горячая подсоленная мучнистая масса, похожая на клейстер, — Валентину явно не пошла впрок. Душа отказывалась принимать. Зато уха из выловленных бреднем пескарей и плотвичек очень даже уврачевала его ноющий желудок, истерзанный пьянством. За ухой последовали пять крупных раков и добрый карась, испеченные для него Ванькой прямо на углях. То ли от волнения, то ли от свежего воздуха, но аппетит у Валентина проснулся волчий.
— Вот Михайла наш разъелся сегодня, что твой поп, — беззлобно подтрунивал над ним Шеляга под дружный хохот сидевших вокруг гребцов. — А то обычно и не ест ничего, так, похлебает чуток… Значит, водочка на пользу пошла. — Новый взрыв хохота. — Или ты, Михайла, медком баловался?
— Медом, наверное, — ответил Валентин, вспомнив липкую от сладкого посуду.
— На-вер-но, га-га-га…
— Ты доедай карася-то, — продолжал простодушный Шеляга, вообразивший себя великим остроумцем. — Рыжий-то для тебя особо старается. Прощение вымолить хочет за то, что по башке тебя сегодня огрел.
— Га-га-га…
— Это ж он тебя после того, как ты мне засветил, — объяснял Шеляга. — Ну я вам скажу, робяты, и
