опасную или стрессовую, он посылает надпочечникам сигнал, который и заставляет их выделять эти гормоны.
— А при чем же тут бледность или краснота?
— Эти соединения, очень близкие по химической структуре, противоположно влияют на просвет кровеносных сосудов. Именно поэтому человек бледнеет или краснеет. Гормон ярости расширяет кровеносные сосуды, поэтому лицо краснеет, а гормон страха — сужает, потому и наступает бледность. Безусловно, оба этих гормона подготавливают организм к действию в случае опасности, но адреналин, говоря примитивным языком, лучше всего подготавливает организм к бегу — на это ведь тоже нужны силы, — а норадреналин — к бою.
Полковник недоверчиво ухмыльнулся.
— А я-то всегда наоборот думал…
— Многие так считают. Вероятно потому, что адреналин как-то более на слуху, чем норадреналин…
— Получается, что у нашего Даньки выброс норадреналина больше?
— Точно сказать не могу, для этого необходимо проведение специальных анализов, но думаю, именно так. Или, по меньшей мере, — одинаков. Вообще, в норме, в организме обычного человека адреналина выбрасывается в четыре раза больше, чем норадреналина, но бывают и такие исключения, когда происходит наоборот.
— Получается, он у нас шустрый такой не по характеру, а из-за физиологии? — хмыкнул полковник.
— Да ты погоди, — отмахнулся Айболит. — Весь фокус тут не в том, чего именно у него вырабатывается больше, а в том, что его надпочечники выделяют этих гормонов в три раза больше, чем это происходит в организме обычного человека. Если хочешь, такие адреналиновые удары — это и его спасение, и его проклятие. В моменты чрезвычайной опасности или бешенства он будет показывать чудеса отваги, ловкости, силы и скорости, но отходняк поймает такой, что не позавидуешь…
— Тогда почему же проклятие? — удивился Родионыч. — По мне так наоборот…
— Ты солдат и смотришь только на одну сторону медали — на боеспособность. А теперь вспомни — ты ведь наверняка не раз испытывал такие адреналиновые удары — как ощущения на отходняке? Колотит? Руки трясутся, зубы лязгают? Сердце выскакивает?
Родионыч усмехнулся:
— А то…
— А теперь представь, что тебя плющит в три раза сильнее.
Полковник помолчал несколько мгновений и озадаченно крякнул:
— Хрена се… Не повезло пацану… Такая ломка…
— Вот то-то.
— А как все это на организм влияет?
— Не лучшим образом. Каждый такой выброс — это шок, стресс, а выброс тройной концентрации — шок втройне. Любой шок является ударом, изнашивающим организм, приводящим к преждевременному старению и болезням. Тройной шок, понятное дело, изнашивает его гораздо быстрее. Что с таким человеком будет через десять лет подобной жизни — догадаться нетрудно…
— Привыкание. Чеченский синдром… — мрачно пробормотал Родионыч. — У меня командир шутил: если у вас чеченский синдром, то окно в зале нужно закрыть шкафом, чтоб снайпер не достал, а спать в ванной, чтоб осколками не посекло.
— Да. Чеченский, вьетнамский, афганский — не суть важно. Главное то, что человек превращается в адреналинозависимого типа, которому нужен любой экстрим, лишь бы получить еще немного адреналина. Поэтому я бы рекомендовал Даньке тихую домашнюю жизнь без стрессовых ситуаций, нервов и чрезмерной активности. Иначе, если эта война — а мы сейчас на войне, я не сомневаюсь, — когда-нибудь закончится, он найдет себе другую. Для него война уже никогда не закончится, он с нее никогда не вернется…
Полковник мрачно посмотрел на Айболита.
— Ты думаешь парень, который в семь лет собрался идти на Север и чуть было в самом деле не ушел, будет тихо-мирно сидеть дома? Ой, сомневаюсь…
Айболит печально усмехнулся, припомнив давнюю историю.
— Понятно, что нет. Но в таком случае, скажу тебе вот что. Думаю, что эта особенность его организма возникла не на пустом месте. Я о таком вообще впервые слышу, голову даю на отсечение, что это результат мутации, которой подвергся облученный эмбрион, когда Света ухаживала за Олегом. Эмбрион в период развития обладает крайне высокой радиочувствительностью. Облучение в этот период даже в незначительных дозах вызывает различные пороки развития и уродства. Но — и это уже давно известно и доказано — эмбрион также обладает важной особенностью, которая не обнаружена на дальнейших стадиях жизненного цикла, — сильно выраженной способностью к самовосстановлению, регенерации и перестройке. Что, если радиация, уничтожив какую-то часть клеток эмбриона, вынудила мать-природу
— Ну, дай-то бог, дай-то бог, — пробормотал полковник, поднимая стопку. — Вот давай за это и выпьем, Семеныч. И вообще — за всех наших пацанов. Жизнь им нелегкая выпала, без детства, как в военные годы, — но уж какая есть…
— А вот за это — всегда готов, — ответил Айболит и поднял со стола свою.
Практика — это лишь одна сторона медали. Практика без теории — слепа, а теория без практики — мертва, как любил повторять полковник. Уже на первом этапе обучения он начал включать в расписание боевой подготовки теоретические занятия. В первые годы они шли лишь по субботам, от силы часа по полтора, и лишь потом время начало постепенно увеличиваться. Поначалу эти занятия носили чисто условный характер. Полковник рассуждал о жизни, рассказывал различные истории, происходившие либо с ним, либо с его армейскими товарищами. А лекции из спецкурса читал лишь изредка, да и то на самые безобидные темы, те, которые детский ум еще может воспринять, переварить и которые не нанесут детской психике невосполнимого урона. И еще — он частенько рассуждал на патриотические темы, стараясь привить ребятам любовь к стране. Пусть сейчас она была уродлива и исковеркана радиационными болячками — это была их Родина, и полковник верил в то, что когда-нибудь, пусть даже не при его жизни, она восстанет из руин. Он, вопреки всему, — надеялся. В такие дни ребята собирались в рабочем отсеке полковника, и тот включал песни «Прощание славянки», «День победы», «На безымянной высоте»…
Иногда вместо песен они смотрели старые, советские еще фильмы про войну, про героические подвиги солдат и офицеров, про дружбу и взаимовыручку или слушали рассказы полковника о Великой Отечественной, о Курской дуге, Брестской крепости и обороне Севастополя. Иногда Родионыч приходил в плохом настроении, и в такие дни он гневно обличал продажных политиков, которые довели страну — да и весь мир! — до столь жалкого состояния. Он рассказывал о раздолбайстве, творившемся в последние годы перед Началом, о равнодушии молодежи, стремящейся жить одним днем и без напряга и не понимающей — да и не желающей понимать, — что именно от нее зависит будущее их страны.
— Россию, ребята, на протяжении тысячи лет так не смогли покорить и принудить к чему-либо силой! А пытались — ох, как пытались! Мы всегда дрались и дрались так, что у врага поджилки тряслись об одном упоминании о России! Силой — нет, силой нас взять никогда не получалось. И тогда взяли хитростью и подлостью… — полковник расхаживает из угла в угол по своему кабинету перед сидящими за столом пацанами. Сегодня он явно не в настроении, мрачен, как никогда, и даже небрит, что с ним случается чрезвычайно редко. — Информационная война… — он словно выталкивает это слово изо рта, брезгливо морщится, будто выплюнул ком грязи. — Мы проиграли в информационной войне. Войне, в которой выигрывает не тот, кто сильнее и храбрее, а тот, у кого длиннее язык и больше мошна. Россия, страна воинов, проиграла стране купцов и банкиров — США. Именно их идеологами русскому народу была уготована роль нищего, грязного, вшивого бомжа-алкоголика. Сущность капитализма такова: если есть деньги — возможно все. У Штатов они были. Америка, как огромный мыльный пузырь, раздувалась от
