Иванович почувствовал себя очень неловко и покраснел. Положение казалось ему глупым и по его вине, а Владимир Иванович, как все здоровые и самодовольные люди, терпеть не мог видеть себя в глупом положении.
- Погода скверная, -недовольно краснея своему началу, проговорил Владимир Иванович.
- Да, погода теперь действительно очень дурная, - поспешно согласился Гололобов и замолчал.
'Как он странно... подробно как-то говорит!' - подумал Владимир Иванович.
Неловкость его быстро прошла, потому что он, как всякий доктор, привык говорить с различными, часто совершенно ему незнакомыми людьми. Кроме того, он, как и чиновников, всех военных считал глупыми и не находил нужным стесняться с ними.
- О чем вы тут мечтали? - опять впадая в привычный снисходительно-презрительный тон, заговорил он.
Владимир Иванович был уверен, что хозяин так же вежливо и чересчур подробно ответит: 'Я тут ни о чем не мечтал...'
Но вместо того подпрапорщик Гололобов, не подымая головы, ответил:
- Я думал о смерти.
Владимир Иванович чуть не прыснул со смеху, до того несовместимой с белобрысою физиономией подпрапорщика показалась ему такая глубокая и значительная мысль. Он удивился и засмеялся.
- Во-от как! Что же это вам пришли в голову такие мрачные мысли?
- Каждый человек обязан думать о своей смерти.
- И каяться в своих прегрешениях, вольных и невольных! - пошутил Владимир Иванович.
- Нет. Просто думать о своей смерти, - совершенно спокойно и вежливо ответил Гололобов.
- Почему так уж обязан? - кладя локоть на стол и закладывая ногу на ногу, насмешливо спросил Владимир Иванович, каждую минуту с удовольствием ожидая, что подпрапорщик 'сморозит' какую-нибудь глупость, что казалось ему обязательным для подпрапорщика.
- Потому что каждый человек должен умереть, - ответил тем же тоном Гололобов.
- Да... ну, это еще недостаточная причина! - возразил Владимир Иванович и подумал: 'Он, должно быть, не русский, потому что уж очень правильно выражается...'
И ему вдруг почему-то стало неприятно сидеть здесь, против бесцветного вежливого подпрапорщика, и захотелось уйти.
- А я думаю, что причина эта - совершенно достаточна, - сказал Гололобов.
- Не будем спорить! - насмешливо согласился Владимир Иванович, и ему стало неприятно еще и то, что считающийся им за глупого и ограниченного человека подпрапорщик Гололобов думал и говорил о такой серьезной, глубокой и страшной вещи, как смерть.
- Спорить не надо, а надо готовиться, - сказал Гололобов.
- Что? - высоко поднял брови Владимир Иванович и рассмеялся, потому что эта последняя фраза подпрапорщика показалась ему именно тою глупостью, которую он от него ожидал.
- Да на кой же черт вам о ней думать? - уже окончательно небрежно и готовясь встать, возразил Владимир Иванович.
Гололобов поднял голову, посмотрел на него и, как бы удивляясь, сказал:
- Но ведь я уже говорил, что каждый человек обязан думать о своей смерти.
'Да он идиот, что ли?' - с внезапным раздражением подумал Владимир Иванович.
- Это почему же? - спросил он почти сквозь зубы.
- Я уже на этот вопрос ответил вам, - заметил подпрапорщик.
- Черт знает, что вы мне ответили! - с грубостью самоуверенного человека, которого раздражает непривычное сопротивление, и сам удивляясь своей грубости, возразил Владимир Иванович. - Будто оттого, что я каждый день непременно должен пить и есть и спать, или оттого, что я непременно состарюсь в свое время и приобрету морщины, лысину и прочее, так я и должен постоянно думать о еде, спанье, лысине и тому подобных глупостях!
- Нет, - медленно и грустно покачал головой подпрапорщик. - Вы сами сказали, что все это глупости, а о глупостях думать не надо. Но смерть не глупость.
- Да мало ли о чем мы и очень умном никогда не думаем... Да и что такое смерть? Придет смерть - помирать будем. Я, например, отношусь к этой неприятности совершенно равнодушно.
- Этого не может быть, - качнул головой Гололобов. - Никто не может относиться равнодушно к такой ужасной вещи, как смерть.
- А вот я отношусь! - пожал плечами Владимир Иванович.
- Это означает только то, что вы еще не сознаете своего положения.
'Ишь ты! Скажите! Ах ты, болван гололобый!' - густо краснея, подумал Владимир Иванович.
Хотя он знал, что каждый человек считает себя если не умнее, то не глупее других, но здоровая самоуверенность его была так велика, что, говоря с человеком глупее себя, а таковыми считал он всех, с кем говорил, он бессознательно воображал, что всякий сознает его умственное превосходство над собою. И теперь, когда из слов и тона Гололобова он понял, что тот не только не признает его превосходства, но даже, напротив, убежден в своем, Владимир Иванович почувствовал что-то близкое к оскорблению. Но вместе с тем в нем явилось жгучее и досадное желание во что бы то ни стало доказать, что он - неизмеримо выше, а подпрапорщик прямо дурак. В эту минуту он бессознательно ненавидел подпрапорщика.
- Почему же я не сознаю? Это интересно, - криво усмехнулся он, силясь выразить на своем лице крайнюю степень презрения, на какую только был способен.
Но подпрапорщик не подымал головы и не видел этого выражения.
- Почему? Я не знаю, - тихо ответил он, как бы даже извиняясь за то, что не может удовлетворить законного желания собеседника.
- А вы сознаете? - еще более краснея, спросил Владимир Иванович.
- Да.
- Это инте-ре-сно...
- Положение каждого человека сеть положение приговоренного к смертной казни.
Владимир Иванович вполне искренно подумал, что подпрапорщик высказал избитую, давно известную ему, Владимиру Ивановичу, мысль. И от этого он сразу успокоился и опять почувствовал себя неизмеримо выше подпрапорщика, за новость считающего то, что ему кажется азбукой.
- Стара штука! сказал он и, вынув портсигар, хотел закурить и уйти.
- От этого она не перестает быть правдой. Избитые мысли почти всегда бывают самыми правдивыми мыслями, - спокойно возразил подпрапорщик Гололобов и подвинул Владимиру Ивановичу спички.
- Что? - переспросил Владимир Иванович, потому что не мог сразу уяснить себе: умное или глупое сказал подпрапорщик.
- Я не знаю, почему я обязан говорить только новые, неизбитые вещи, подняв глаза, сказал подпрапорщик Гололобов. - Я думаю, что я должен говорить только правдивые мысли...
- Гм... да... - сказал Владимир Иванович, невольно думая о том, можно ли в данном случае сказать 'правдивые' мысли.
- Конечно, это так, - согласился он, не решив своего вопроса. - Но к этому уже давно пора привыкнуть, - докончил он, неуверенно чувствуя, что говорит не то, что надо, и сердясь за это не на себя, а на подпрапорщика.
- Я думаю, что это плохое утешение для всякого приговоренного к смертной казни. И наверное, он ни о чем не думает, кроме как о казни.
И со странным для его неподвижного лица выражением интереса Гололобов прибавил:
- А вы разве думаете, что это не так? Это выражение интереса польстило Владимиру Ивановичу. Он подумал, выпустил дым изо рта и, закинув голову, сказал:
- Нет, я думаю, что это так, конечно. Но ведь смертная казнь, во-первых, насилие... грубое и противоестественное, а во-вторых, стоит ближе к человеку...
- Нет, и смерть - неестественное явление и насилие, - сейчас же, как будто он только что обдумывал этот вопрос, возразил подпрапорщик.
- Ну, это только красивая фраза, и больше ничего! добродушно-насмешливо воскликнул Владимир Иванович.
