- Статья-то подходит, - сказал я, - но посуди сам: явка с повинной, ущерб возмещен. Нужно ли привлекать Гуревич?
- Пожалуй... - Ханзада пришел в движение, будго ожившая фотография. Он опять не смотрел на меня и бубнил, частил без остановки. - Видите! Значит осмотр нужен!
Кто оказался прав? Ага! А если бы я не нашел? Если бы осмотра не было?.. - Он тогда не понял моей иронии. Разумеется, осмотр был необходим. Но оправдываться поздно.
- Если бы да кабы... Результат один. Презумпция невиновности. Знаешь?
- Еще бы! - упавшим голосом сказал Ханзада. - Следователь обязан исходить из предположения, что лицо не виновно.
- Пятерка, - похвалил я, - Завтра на планерке доложишь это дело. Любопытный оборот все-таки!
Но Ханзада почему-то сник и слушал с прохладцей. Он опять сидел в любимой позе, крутил двумя пальцами прядку волос. В сквере, куда поглядывал Ханзада, бегала детвора. Пенсионеры отдыхали на лавочках.
- Мне бы о другом, - запоздало отозвался Ханзада. - О раскрытии бы. Про настоящего преступника. А этокакое-то исключение из правила. Вы уж сами... - он уныло подергал себя за лацкан пиджака.
- Чудак-человек! - изумился я, - Будет другое! Будут раскрытия. Но пойми... А, впрочем, - махнул я рукой, - сам разберешься.
Итак, Гуревич кара в виде лишения свободы на срок до трех лет не грозит... По ведь она выступила под фамилией Задонской - налицо обман. Она завладела чужим денежным переводом. Как будто все ясно. Отнеслась без должного почтения к одной из статей Уголовного кодекса.
'Преследуя цель незаконного обогащения...' Пли: 'Из стремления извлечь материальную выгоду...' Но, выходит, не преследовала. Не стремилась! Не было корыстолюбия. А было душевное волнение, сгусток обид в сердце, желание отомстить...
Уникальный в своем роде случай. 'Сожгла' - это то самое слово, которое вмиг осветило всю историю иным светом.
Нет умысла на присвоение!
Ханзада вторично перечитывал заключение экспертизы.
Вертел в руках анонимку.
'Поведение Задонской заслуживает самого широкого обсуждения в институте', - укажем мы в представлении.
'В результате халатного отношения кассира почтового отделения к своим обязанностям стало возможным...' - укажем в другом официальном послании.
Время отсчитывало последнюю минуту до прихода Задонской. В том, что она явится, я не сомневался. Я встал, чтобы забрать у Ханзады бумаги. Потом достал папку с обвинительными заключениями. Полистал. После каждого проведенного дела один экземпляр я оставляю себе на память.
Когда-нибудь я узнаю, как сложилась дальше жизнь моих подследственных. Есть такая задумка...
- Ничего, Ханзада, где наша не пропадала?!
Он ответил какой-то скользящей, скороспелой, стеснительной улыбкой. А парень-то принарядился: черный костюм, нейлоновая рубашка, галстук. Жаль, конечно, его. Ну, ничего, бывает и хуже. Выдюжит.
В коридоре по паркету весело зацокали каблучки. Идет.
- А что мы ей скажем? - как будто без интереса спросил Ханзада, рассматривая ногти.
- Отдадим деньги, - ответил я. - Ты, помнится, говорил про точное попадание в носителя зла? Про разговор по душам?.. Ну вот. Похвалим за преднамеренную травлю.
Для такого разговора мы созрели вполне. Оба созрели.
Я увидел, как Ханзада выпрямился на стуле и побледнел.
С порога уже улыбалась Задонская. Приветливая, как всегда.
В. ХМЕЛЕВ.
* * *
К НОВОЙ ЖИЗНИ
Полковника Худайбергена Жантаевича Абельдинова мы знаем давно. Убедились: умеет он верить в людей. Где бы ни работал, постоянной оставалась искренняя заинтересованность в человеке, любовь к нему. Главное, к чему он стремятся, чему отдает все силы и энергию, - сделать люден лучше. Это его призвание.
В 1968 году Абельдинова назначили начальником колонии строгого режима. Трудностей встретилось немало, но он с честью преодолел их.
Одно из первых дел, за которое ему пришлось взяться - это жалобы на плохое питание. Не потому, что не хватало продуктов: они растаскивались ворами. Обстановка в колонии накалялась.
Абельдинов понимал, что, если не принять срочных мер, будут неприятности.
В хлеборезке он лично перевешал готовые пайки хлеба.
Жулика-хлебореза тут же отправил в штрафной изолятор.
Потом пересчитал количество ведер воды, залитой в котлы, лично проконтролировал закладку продуктов. Приготовили суп - завтрак всем пришелся по вкусу. Установленная для заключенных норма продуктов попала по назначению.
И этим было сказано все: в колонии появился заботливый человек.
Однако перемены, несмотря на старания Абельдпнова, наступали медленно. Правда, землянки стали содержаться в чистоте, повышался процент выхода заключенных на работу. Но неработающих или отказчиков было еще много.
Они группировались в жарко натопленной землянке, пели, играли в карты и, конечно, ожидали, когда новый начальник придет к ним и начнет 'понуждать работать'. Но новый начальник не заходил. С одной стороны, хорошо - живи, как знаешь. С другой - настораживало. Воры, лишенные права распоряжаться кухней и не привыкшие к нормированным харчам, решили созвать 'сходку' и на ней договориться, как действовать против новых порядков. Когда после отбоя собрались в бане, неожиданно вошел Абельдинов. Примостившись на перевернутом бачке, он не спеша полез в карманы шинели и стал выкладывать кубики индийского чая.
Осужденные ждали. Сложив аккуратно кубики, Абельдипов попросил принести ведро, электрическую плитку и для всех присутствующих - по кружке.
- Люблю чай, - проговорил он, - в особенности в такую стужу. Если я правильно понял, вы тоже собрались чайком побаловаться. Попьем вместе.
Когда чай был готов, он наполнил кружки и сказал:
- Скучно так. Не будем притворяться. Я знаю, зачем вы собрались. Но вы не сделаете того, что надумали: ведь вы - люди. Договоримся так: попьем чай, пойдем спать, а завтра - на работу.
В это морозное утро, кроме больных и хозобслуги, в зоне никого не осталось: все вышли па. работу,
Не прошло к недели, вновь жалобы. Причина - плохо пропеченный хлеб.
Уговаривать осужденных, ссылаясь на то, что здесь какое-то недоразумение, было бессмысленно.
- Пригласить повара и хлебореза, - распорядился Абельдннов, оказавшись в окружении разъяренной толпы.
- Опять митинг! - заорали со всех сторон. - Хватит.
Намитинговались! Прокурора!
- Вот что, - сказал Абельдннов появившемуся повару и хлеборезу, немедленно несите чашку супа и пайку хлеба.
Когда принесли еду, Абельдинов снял шапку и поудобней уселся на табуретку. Суп оказался наваристым, вкусным. Хлеб же смахивал на глину. Но он сосредоточенно ел, хотя почти давился непропеченным хлебом.
Неугомонная толпа приумолкла. А Худайберген Жантаевич старался казаться равнодушным. Главное сейчас было не сконфузиться, одолеть пайку хлеба. Опорожнив чашку с супом и проглотив последние крошки, он встал, надел шапку и совсем незлобиво сказал окружавшим его осужденным:
- Прохвосты, скажу вам. Хлеб не по вкусу пришелся!
А знаете ли вы, сколько людей во время войны за такой хлеб для женщин и детей в Ленинграде головы сложили?..
Осужденные молчали.
