открытым. Через некоторое время он его закрыл и взгляд его стал торжествующим, почти счастливым. Файбрас прикусил губу. Джон облокотился кулаками о стол и бросил сердитый взгляд. Сэм сделал несколько глубоких затяжек сигаретой. Он знал, что это слово Джону подсказало присущее ему презрение ко всему человечеству. У него не было расовых предрассудков, да и за всю свою жизнь на Земле он вряд ли видел более полудюжины негров. Но он определенно знал, как можно унизить и оскорбить другого человека. И это знание было его второй натурой.
— Я ухожу! — произнес Абдулла Акмаль. — Возможно, я отправлюсь домой, и тогда можете быть уверены, что вам придется чертовски дорого платить за то, чтобы получить хоть немного алюминия или платины, Мистер Чарли!
Сэм поспешно встал:
— Одну минуту! Если вы жаждете извинений, то я приношу их от имени всего Пароландо!
Абдулла посмотрел в сторону Файбраса, но тот отвел взгляд.
— Я хочу извинения от него и сейчас же!
Он указал на короля Джона.
Сэм склонился над англичанином и мягко сказал:
— Слишком большие ставки, чтобы разыгрывать из себя гордого монарха, Ваше Величество. Своей вспышкой вы, возможно, играете им на руку. Бьюсь об заклад, что они что-то замышляют. Извинитесь.
Джон выпрямился и произнес:
— Еще ни перед одним человеком король Джон не извинялся, тем более перед простолюдином. К тому же перед сарацином!
Сэм фыркнул и заговорил, размахивая сигаретой:
— Неужели до вашей толстокожей башки Плантагенета до сих пор не дошло, что больше не существует таких понятий, как королевская кровь или священные права королей. Что теперь мы все здесь простолюдины! Или, может быть, все короли?
Джон ничего не ответил и вышел из комнаты. Абдулла посмотрел на Файбраса, и тот кивнул. Тогда негр тоже вышел.
— Ну, сеньор посол, что дальше? — спросил Клеменс. — Вы все возвращаетесь домой?
Файбрас покачал головой.
— Нет, я не сторонник поспешных решений. Однако наша делегация приостанавливает конференцию. Пока Джон Безземельный не извинится. Я дам вам срок подумать до завтрашнего обеда.
И Файбрас повернулся, чтобы выйти.
— Я поговорю с Джоном, — поспешно согласился Сэм, — но он упрям, как мул из Миссури.
— Мне очень не хотелось, чтобы наши переговоры прервались только потому, что один человек не может держать свои оскорбления при себе. Мне также не хотелось бы, чтобы прекратилась наша торговля, ибо это означает, что вы не построите свое Судно.
— Не выводите меня из себя, сеньор Файбрас. Я не собираюсь вам угрожать. Но меня ничто не остановит, учтите это. Я добуду алюминий, даже если для этого мне собственноручно придется вышвырнуть Джона из этой страны. Или — как другой выход из создавшегося положения — я вынужден буду отправиться в Соул-сити и постараюсь сам добыть нужные минералы.
— Я отлично понимаю вас, мистер Клеменс. Но вы не учитываете то, что Хаскинг вовсе не стремится к власти. Он только хочет создать хорошо укрепленное государство, граждане которого могли бы наслаждаться жизнью. И все они будут довольны этой жизнью, поскольку у них будут схожие вкусы и одни и те же цели. Другими словами — все они будут неграми.
Сэм проворчал:
— Очень хорошо. — Он замолчал, но прежде чем посол вышел, окликнул его: — Одну минуту, скажите, вы читали «Гекльберри Финна»?
Файбрас обернулся.
— Конечно. Мальчишкой я думал, что это одна из самых замечательных книг. Я перечитывал ее, даже когда учился в колледже. Правда, тогда я мог видеть и ее недостатки. Но несмотря на это, я получил от нее еще большее удовольствие.
— И вас сильно беспокоил тот факт, что Джим назывался «ниггером Джимом»?
— Вам следует вспомнить, что я родился в 1975 году на ферме поблизости от Сиракуз, штат Нью-Йорк. К тому времени положение в расовом вопросе сильно изменилось. Я вырос на ферме, первоначально принадлежавшей моему пра-пра-прадеду, который переехал из Джорджии по так называемой «подпольной железной дороге» и после Гражданской Войны приобрел эту ферму. Нет, я не был оскорблен тем, что вы в своей книге употребляли это слово. В те времена, о которых вы писали, негров открыто называли ниггерами и никто не обращал на это внимание, хотя, конечно, это было оскорбительно. Но, описывая людей того времени, вы, естественно, наделяли их той речью, какой они говорили на самом деле. А этической концепцией вашего романа — борьбой гражданского долга Гека с его чувствами к Джиму как к человеку и, в конечном итоге, победой именно человеческих чувств — я был просто очарован. Вся ваша книга была обвинительным актом против рабовладения, против того полуфеодального общества, которое в те времена расцветало на Миссисипи. Это была книга против суеверий и всех глупостей того времени! Почему же эта книга должна была меня оскорбить?
— Тогда почему…
— Абдулла — его настоящее имя Джордж Роберт Ли — родился в 1925 году, а Хаскинг в 1938! Для множества белых в те времена чернокожие были только ниггерами, хотя, если говорить правду, не для всех. Негры того времени считали, что насилие или угроза насилия — то, что использовали белые для подавления негров — это единственный способ получить реальные права наравне с остальными гражданами США. Вы умерли в 1910 году, не так ли? Но вам, должно быть, многие рассказывали о том, что произошло с миром после вашей смерти.
Сэм кивнул.
— В это трудно поверить. Не в ярость бунтов. И при моей жизни было много бунтов, и я думаю, что ничто не может сравниться с известным бунтом в Нью-Йорке во время Гражданской Войны. Нет, я имею в виду, что даже трудно вообразить себе падение нравов в конце двадцатого века.
Файбрас рассмеялся:
— Сейчас вы живете в обществе, которое более свободно и распущено с точки зрения девятнадцатого столетия, чем любое другое общество в двадцатом веке. И тем не менее вы адаптировались к нему.
— Вы, пожалуй, правы, — согласился Клеменс. — Но первые две недели абсолютной наготы после Воскрешения дали понять, что человечество больше уже никогда не будет таким, как прежде. И сам факт Воскрешения, который нельзя отрицать, расшатал многие сложившиеся представления и системы взаимоотношений. Хотя до сих пор среди нас еще есть особо консервативные люди, вроде ваших мусульман.
— Скажите мне, сеньор Клеменс, только одно. Вы были одним из самых первых либералов. Вы во многом довольно сильно опережали свое время. Вы подняли голос против рабства и ратовали за равенство. И когда вы подписывали Великую Хартию Вольностей для Пароландо, вы настаивали, что политическое равенство должно быть обеспечено для всех людей независимо от цвета кожи и пола. Я заметил, что почти рядом с вами живут вместе черный мужчина и белая женщина. Будьте честным — не беспокоит ли вас это зрелище?
Сэм затянулся, выдохнул дым и сказал:
— Если честно, то да. Это очень беспокоит меня! Однако то, что говорил мне мой разум, и то, что говорили мне мои рефлексы — это совершенно разные вещи. Я ненавидел это. Но взял себя в руки и познакомился с этой парой. И я научился хорошо относиться к ним. И вот теперь, через год, это меня почти не беспокоит. Еще немного — и это чувство исчезнет бесследно.
— Разница между вами, представителями белых либералов, и молодежью эпохи Хаскинга и моей в том, что нас это не беспокоило вообще. Мы допускали подобное.
Файбрас вышел из комнаты. Сэм остался один. Еще довольно долго он сидел задумавшись, потом встал и вышел наружу. Первым, кого он встретил, был Герман Геринг. Его голова все еще была обмотана полотнищем, но лицо уже не было таким бледным, да и глаза приобрели обычное выражение.
