В первый год моего стажерства Перси не выказывал ко мне особой доброжелательности, но и не проявлял недоброжелательности. Он держался выжидательно, словно еще не решил, поддерживать меня или нет. Я получал от него положенное количество «мелких делишек», вроде, например, защиты шоферов, нарушивших правила уличного движения. Кроме того, Перси посоветовал мне бывать в полицейских судах, где я уже сам мог найти себе клиентов. Я провел там ряд дел, принесших мне от силы по гинее. Суды эти находились в каких-нибудь двух-трех милях от судов, где выступал Гетлиф, но в социальном отношении их разделяли сотни миль: в одних клиентура состояла из представительных бизнесменов, щеголявших шикарными машинами по пути с теннисного корта домой, а в других были глупые, запуганные проститутки- иностранки, сутенеры, хулиганы, уличные букмекеры и нечистоплотные домовладельцы из закоулков Пимлико.
В полицейских судах с октября 1927 года по июль 1928 года я заработал около двадцати пяти фунтов. Таков был доход, который принесла мне моя профессия за год. Однажды я обратил на это внимание Перси.
— Да, сэр, — невозмутимо признал он. — Приблизительно этого и следовало ожидать.
Ему нравилось слыть человеком, умеющим держать язык за зубами. Но в данном случае он отступил от своего правила и добавил, что многие — да, пожалуй, большинство начинающих адвокатов — зарабатывают еще меньше. Как бы мимоходом Перси заметил, что не советует мне браться за чтение лекций или за просмотр экзаменационных работ: у меня много энергии, но не надо ее растрачивать — она еще может мне пригодиться.
— Это ведь бег не на короткую, а на большую дистанцию, — заметил он.
Из этого разговора я понял, что Перси хладнокровно и бесстрастно изучает мою выносливость.
Я решил насесть на Гетлифа по поводу последнего взноса за стажировку. Ведь он обещал освободить меня от платы, если я оправдаю себя работой, а я не только оправдал себя, но и сэкономил ему несколько недель труда. Я решил показать ему, что не дам себя провести. Теперь я уже лучше знал его. Единственный способ заставить его следовать уговору, рассуждал я, это сыграть на его великодушии и одновременно припугнуть: отвечая экспансивностью на его экспансивность, сказать, что он прекрасный человек и, конечно, не способен нарушить свое слово, если же он это сделает, значит, он обманщик, не достойный доверия.
Беда заключалась в том, что по мере приближения срока уплаты взноса мне никак не удавалось хотя бы полчаса побыть с Гетлифом наедине. Он чуял опасность издалека, угадывал ее по тому, как человек входил к нему в кабинет, и начинал изображать безумную занятость. Когда однажды, не видя другой возможности поговорить с Гетлифом, я остановил его на лестнице, он с дружелюбной укоризной заметил:
— Для дел отведено определенное время, Эллис! Можно ведь подождать и до завтра!
В начале лета он решил съездить за границу. Узнал я об этом, лишь увидев его на пороге нашей комнаты. Он весело помахал нам рукой и торопливо, своим скрипучим голосом крикнул: «Извините, спешу, такси ждет! Такси ждет!» Так он и уехал, не дав мне возможности даже заикнуться о взносе. Зато он ухитрился оставить мне сложное и трудоемкое задание по делу, назначенному слушанием на октябрь.
Через два дня после его возвращения я наконец нашел случай поговорить с ним.
— Я еще не внес платы за последний квартал, — начал я. — Но вы…
— Мы с благодарностью принимаем всякое даяние, — перебил меня Гетлиф.
— Мне хотелось бы выяснить кое-что в связи с этим, — настаивал я. — Вы знаете, что я проделал для вас немалую работу, и в свое время вы обещали…
Гетлиф, не мигая, посмотрел на меня в упор.
— Придется вам заплатить и за этот квартал, Элиот! — сказал он. — Я предвижу, что вы мне скажете. Я знаю, что вы кое-что сделали для меня, знаю это, пожалуй, лучше вас. Но я должен думать и о будущих стажерах, Элиот. Я старался дать вам такую практику, какую вы едва ли получили бы в конторе любого из моих друзей. Я хочу, чтобы мои стажеры приобретали как можно больше опыта, — таков мой принцип, которого я намерен придерживаться и впредь. Но если я начну освобождать стажеров от платы только потому, что они не упускают предоставленной им возможности, то боюсь, — я слишком хорошо себя знаю, Элиот, — боюсь, что я перестану предоставлять им такую возможность. Поэтому я приму ваш чек. Ну, а на предстоящий год мы с вами заключим деловое соглашение. Таким образом все проблемы будут решены.
И прежде чем я смог что-либо возразить, он весело добавил, что скоро пригласит меня к себе.
Этим приглашением Гетлиф не раз помахивал перед моим носом и потом. Теперь, когда прошел год моего стажерства, он не вызывал меня к себе так часто, как прежде. Для мелкой подсобной работы он использовал нового стажера — Пэрри. Но в некоторых случаях он продолжал прибегать к моей помощи, поскольку работал я быстро и умел составить записку таким образом, что Гетлифу достаточно было взглянуть на подзаголовки, чтобы ознакомиться с делом, а он имел обыкновение наспех просматривать бумаги. Я, естественно, рассчитывал, что мне за это заплатят или — еще лучше — дадут рекомендацию к какому-нибудь стряпчему, чтобы тот поручил мне вести дело, которое Гетлиф из-за отсутствия времени не может на себя взять. И Гетлиф то обещал заплатить мне, то сулил дать рекомендацию. А когда я наседал на него, требуя, чтобы он выполнил свое обещание, он простодушно и по обыкновению смущенно улыбался и говорил, что его жена намеревается пригласить меня.
— Мы хотим, чтобы вы пришли к нам, — заявлял он. — Нам обоим, Л.С., очень хочется видеть вас у себя! (Гетлиф был единственным в мире человеком, который называл меня инициалами моего имени.)
Лишь перед самым рождеством я получил наконец приглашение к Гетлифу, который жил в Холланд- парке. Глубоко возмущенный и расстроенный, шел я по улочкам района Бейсуотер. Меня эксплуатируют, думал я, бесстыдно обманывают… Впрочем, нет, поправил я себя с невеселым смешком, не бесстыдно: каждая неблаговидная проделка вызывала у Гетлифа краску стыда. Но раскаяние никак не влияло на его дальнейшие поступки. Искренне поогорчавшись по поводу своего поведения, он тут же принимался за старое. Он выжимал из меня максимум возможного, пользуясь тем, что сменить патрона я пока не мог. А сейчас он пытался откупиться от меня угощением, словно я маленький школьник. Неужели он так плохо разбирается во мне? Или не задумывается над этим? Неужели он не подозревает, в каком настроении я иду к нему на это угощение?
Гостиная в доме Гетлифа была просторная, веселая комната, залитая ярким светом. Гетлиф выглядел там очень не к месту — растрепанный, в несвежем мятом белом галстуке, по-мальчишески шумный. Жена его была очень элегантно одета. Задержав мою руку в своей и пристально глядя на меня своими добрыми, как у спаниеля, глазами, она промолвила:
— Рада вас видеть! Герберт так много рассказывал мне о вас. Он уже давно говорил, что хотел бы видеть вас в нашем доме. Жаль, что я не могу чаще встречаться с его коллегами…
Наблюдая ее потом за обедом, я подумал, что она была бы прелестна, если бы не старалась так угодить мужу и не смотрела на него с поистине собачьей преданностью. Она была еще довольно молода: Гетлифу в то время как раз исполнилось сорок, а ей было на несколько лет меньше. Жили они очень счастливо. Гетлиф по обыкновению и тут не прогадал. Оба с жаром обсуждали книги для детей. Выпятив нижнюю губу, Гетлиф сравнивал Кеннета Грэхема с А. А. Милном, а жена не сводила с него любящего взгляда; разговор о детях, казалось, вызывал у них еще большую нежность друг к другу.
В одну из пауз миссис Гетлиф неожиданно прощебетала:
— Герберт уверяет, что вы, его помощники, делаете за него большую часть работы.
Все рассмеялись.
Разговор перешел на пантомимы. И Гетлифа было двое детей. Куда бы их повести на рождество? Гетлиф простодушно рассказал, как, будучи студентом-первокурсником, он решил свести своего братишку Фрэнсиса на пантомиму, но не потому, что хотел доставить удовольствие братишке, а ради собственного развлечения.
За этими разговорами и прошел вечер. Прощаясь, миссис Гетлиф опять долго пожимала мне руку. А Гетлиф вышел проводить меня в холл.
— Надеюсь, вы хорошо провели время, Л.С., — заметил он.
Я поблагодарил его.
