оправдывается.
— Но Люсио не нарушал мою территорию! — вслух сказал я. — У меня не было причин убивать его!
Перфекто продолжал брести к лагерю.
— Он нарушил территорию друга. А это то же самое. Мы защищаем своих друзей, как самих себя. Он изнасиловал Абрайру и отрезал ей пальцы. Это ужасное нарушение территории. И ты убил его за нарушение территории друга. Так поступают самцы. Опасность была в прошлом. Ты должен был оставить его в живых. Но все же — если тебе понадобится помощь в таких делах, — я здесь, амиго. — И Перфекто побрел дальше к лагерю.
Я молчал. При взгляде на генетическую карту Абрайры я поразился тому, как она отличается от человека. И сказал себе, что никогда не должен допускать ошибки и видеть в ней такую же личность, как я сам. Но слова Перфекто показали, что такой уж большой разницы нет. И я кое-что понял. Меня удивила реакция Абрайры во время мятежа, тот всепоглощающий ужас, который она испытала, страх насилия. Как сказал Перфекто, насилие — это ужасное нарушение территории. И поскольку Абрайра высокотерриториальное существо, страх насилия у нее сильнее, чем у людей. И, может быть, поэтому, подумал я, после насилия, после того как ей отрезали пальцы, мозг ее не выдержал. И в то же время я наконец понял весь смысл выражения «Поиск»: когда химера пускается в Поиск, ему недостаточно убить, он должен унизить свою жертву, нарушив ее территорию.
И, убивая Люсио, я жил по кодексу Поиска. Мое подсознание не позволяло просто убить его. Я систематически увечил его, старался кастрировать, отрезать руку, нарушить наиболее интимную его территорию — его тело.
И хотя я нарушал его территорию, Люсио, существо с высоко развитым территориализмом, отказывался защищаться. Он позволил мне сделать то, что я сделал с ним, потому что привязался ко мне. Генетическая привязанность оказалась настолько сильна, что даже когда я убивал его, он отдавался мне. Он не только позволил мне убить себя, он добровольно отдал свою жизнь, позволил мне делать с ней, что я хочу. И если бы я продолжал рубить его на куски, он каждый кусок отдавал бы мне. Люсио прощал мне каждый удар моего мачете.
И я наконец понял, почему Перфекто горестно рыдал.
Глава четырнадцатая
Той ночью я спал мало. Лежал без сна и обдумывал снова и снова свои поступки. И к утру оцепенел больше, чем от ночного холода. Утром в судне на воздушной подушке в лагерь прилетели помощники Цугио, возбужденные и раздраженные, и встретились с Гарсоном. Абрайра прослушала вызов и сказала, что нам в полном боевом снаряжении нужно идти к городу. Она приказала настроить микрофоны своих шлемов на канал А, субканал 0. При этом включении мы могли получать приказы от офицеров, но не могли разговаривать друг с другом. Такую связь используют только в бою. Абрайра, казалось, избегала встречаться со мной взглядом. Наши отношения изменились; я понял, что она перестала меня уважать…
Гарсон согласился сражаться с ябандзинами — похоже, вчера Абрайра говорила правду. Мы получим припасы и машины и выступим. Но мне казалось это неважным. Многие принесли с собой с Земли любимое оружие: плазменные ружья Галифакса, тяжелые боевые лазеры Бертонелли, стрелы Уайсиби. Все вооружились, и мы приготовились к маршу. Перфекто сидел в казарме и играл в карты с десятком наемников, а остальные стали строиться снаружи. Я удивился. Последний раз оглядывая помещение, я велел ему поторопиться, а он продолжал сидеть на полу и выглядел отвергнутым.
— Догоню, — сказал он.
Мы двинулись в город колоннами по четыреста человек, миновали деловой район в центре и прошли к посадочной полосе у индустриального парка. Все были напряжены и молчаливы. День выдался солнечный и ветреный, в километре от нас волны бились о песчаный берег, и ветер доносил звук прибоя. На летном поле находились два больших желтых дирижабля. Тут же пребывал генерал Цугио в сопровождении нескольких сотен японцев, мужчин и женщин. Они окружили трех девушек-японок в белом, сидевших в позе сэйдза и смотревших в сторону моря. Рядом располагалась группа операторов, снимавших голограмму происходящего.
Генерал Цугио прикрепил к груди микрофон. Рот его был презрительно искривлен. Он посмотрел на камеры, потом на микрофон у себя на лацкане, словно это какое-то насекомое. Готовился к своему шоу.
Когда мы выстроились колоннами и застыли по стойке смирно, генерал неожиданно поднял голову и словно впервые заметил нас. Выпрямил спину и властно посмотрел на наши ряды, как какой-то король варваров. Начал кричать по-японски, и передатчики в наших шлемах заговорили на испанском:
— Вчера вечером мы в знак дружбы привели вас в свои дома! А вы что сделали? Вы соблазнили наших дочерей!
Поблизости от меня засмеялись.
— Какое высокомерие! — кричал Цугио. — Вы думаете, это весело? Думаете, забавно осквернять нашу кровь? Мы обсудили это на самом высоком уровне! Сам президент Мотоки принял решение: корпорация наняла вас, чтобы вы сражались с ябандзинами, а не вступали в связь с нашими женщинами. Эти три женщины опозорили свой народ, свои семьи и свою корпорацию. Они восстановят свою честь! — И в этот момент словно невидимый стеклянный купол накрыл меня, весь остаток дня я ходил будто во сне, воспринимая окружающее как не имеющее ко мне отношения.
Трое адъютантов Цугио приблизились к трем девушкам в белом и стали перед ними лицом к ним. Один член семьи занял позицию справа от каждой девушки. А слева оказались три самурая в зеленых боевых костюмах, они извлекли мечи и прижали лезвия к шеям девушек. Потом адъютанты протянули каждой девушке по короткому мечу вакидзаси, девушки протерли лезвия и прижали их острием к животу.
Адъютанты что-то негромко сказали девушкам и кивнули. Две из них вонзили мечи себе в живот, а самураи взмахнули длинными мечами и снесли им головы, прежде чем они смогли унизить себя криком.
Третья девушка продолжала сидеть, держа меч у живота. Она посмотрела на труп справа от себя, и стоическое выражение ее лица сменилось страхом. Она уронила меч и начала было подниматься, но стоявший рядом адъютант схватил ее за руки и заставил снова опуститься на колени. Все японцы были явно рассержены и потрясены ее трусостью. К девушке подбежала ее мать и начала что-то настойчиво втолковывать. Она вложила дочери в руки меч и делала движения в сторону живота, показывая, как она должна с ним поступить.
Адъютант еще немного поговорил с девушкой, и та расплакалась. Он снова вытянулся, и все японцы смотрели с ожиданием. Адъютант кивнул девушке, и та воткнула меч в живот, всего на толщину пальца, только чтобы ощутить боль. И самурай рядом с ней тут же отрубил ей голову. Как хорошие солдаты, мои companeros[36] и я продолжали стоять по стойке смирно.
Генерал Цугио произнес речь о храбрости, проявленной этими женщинами.
— Даже у девушек больше храбрости, чем у некоторых из вас! Видите, как они спокойно встретили неизбежное? Их храбрость должна всем нам послужить великим примером. Некоторые начали сомневаться в вашем мужестве. Кое-кто даже смеялся над вами! Когда же вы решитесь сражаться? Неужели вам хочется умереть с голоду? — Он все говорил и говорил. Наши люди переминались с ноги на ногу, и я чувствовал их беспокойство. Кто-то за моей спиной крикнул: «Мы ничего не боимся!» Другие одобрительно зашумели. Все это снимали на голографические ленты. «Мотоки» не сумела подкупить нас и решила добиться нашего участия в войне другим путем.
Когда Цугио кончил разглагольствовать, вперед выступил Гарсон. Он нервничал, облизывал губы и приглаживал волосы, пристально глядя на нас. Я видел, что он хочет призвать нас к немедленным действиям.
— Muchachos,[37] генерал Цугио и все граждане «Мотоки», — начал он. Кто-то прошептал в микрофон: «Приготовиться!», и началось перемещение в рядах. Гарсон продолжал: — Мы заслужили свое оружие и готовы показать, что можем применить его! Мы люди войны, а
