водоотводными канавами. Царская дорога где-то вилась мимо высоких домов городских богачей с обитыми блистающей медью дверями, кедровыми перилами лестниц и тяжелыми створками раковин, вмурованных в стену, чтобы служить светильниками, а где-то расталкивала одноэтажные лачуги с дырявыми крышами – как, например, в квартале, где живут младшие ученики гильдии звездочетов.
Квартал лекарей, один из самых зажиточных во всей столице, дважды прорезали каналы с чистой питьевой: водой. Улица травяных знахарей, улица костоправов, улица пускателей крови, улица отсекающих больное, улица повитух... В столице чтили лекарское искусство. И платили щедрой рукой. Высокие дома, большие дворы... За глинобитными и кирпичными изгородями – настоящие сады. Смоковница и миндаль, персики и гранаты, дымчатые гроздья винограда и фальшивое золото лимонов.
Отсюда – совсем недалёко до Лазурного дворца. Апасуд и Бал-Гаммаст с детства знали чуть ли не каждый дом в квартале. Вот – пышная резиденция Горта Ламана, агулана гильдии лекарей. Когда матушка царица хворала, его приглашали во дворец. Раз или два на памяти Бал-Гаммаста. Лекари государыни, да и самого Доната, кланялись Горту Ламану в пояс, признавая его первенство: Когда ему было всего двадцать солнечных кругов, будущий агулан поставил на ноги одного золотых и серебряных дел мастера. Родня было сочла его мертвецом, а Горта Ламана приняла за злого колдуна,
Чуть дальше – длинное двухэтажное здание приюта для бездомных стариков. Его построили пятьдесят солнечных кругов назад и отдали на иждивение Храма. А еще через тридцать пять солнечных кругов Апасуд, Бал-Гаммаст и их сестричка Аннитум, переодетые в простое бедное платье, задирали лекарских детей. Кончилось это совершенно неправильно. Аннитум полетела в канал – ее бить не стали, потому что девчонка. Апасуд убежал. Правда, не сразу. Больше всего досталось Бал-Гаммасту, но он до сих пор не забыл, что одному все-таки дал как следует в ухо. Просто по-царски одарил...
– Балле! Ты помнишь, как она вылезает, вся мокрая, сердитая...
– Ну да. А на плече – здоровая жаба.
Сегодня лекари со своими семьями, слугами и учениками вышли на улицу и кланялись солдатам...
Тявкая нить армии вязала широкие петли по столице, словно струя воды, стекающая по неровному камню.
Дальше был квартал цирюльников. Стригли и брили они прямо на улице, а убирали тут всего раз в две седмицы. Войско вступило на живой ковер из человеческих волос. Солдаты брезгливо морщились, опасаясь подхватить вшей. Звонкие удары копыт в сухую землю сменились осторожным шорохом. Как будто гигантские кошки мяконько ступали по траве, вынюхивая добычу.
Потом – корчемный квартал полдневной четверти Баб-Аллона. До вечера еще далеко, так что народу тут было не много.
Потом – квартал дворцовых гончаров.
Потом – площадь и храм полдневной четверти. У стен посажены кипарисы – молоденькие, еще совсем низкие.
Потом – квартал рыбаков. Опять вонища.
Потом – бит убари суммэрким. Совсем маленький, потому что людей суммэрк в столице не любили. Сплошная, длинная, извивающаяся вместе с улицей стена, тут и там прорезанная узенькими проходами внутрь, и никаких окон... Похоже, местные жители отлично знают старинное искусство – как лепить улыбки из глины.
Потом квартал медных дел мастеров.
Квартал красильщиков. Храм здесь новенький, очень красивый.
Квартал с казармами для копейщиков.
Квартал писцов.
Квартал храмовых училищ. Здесь кто-то затянул старинный, полузабытый гимн
Квартал вольных гончаров.
Квартал городской стражи.
Квартал храмовых тамкаров.
Квартал...
– Я устал, Балле. Хорошая мысль была когда-то про эту дорогу, но уж больно долго мы бредем. Жарко. В такое время надо быть под крышей. Наверное, такова царская мэ – терпеть все, что положено. Конечно, мы вытерпим.
Про мэ государя у Бал-Гаммаста в голове водились совсем другие мысли. Но решать выпало брату. Пусть будет так.
– Что за мысль? Ты про что, Аппе?
– Матушка объяснила мне еще давным-давно... Царь должен ехать впереди всех и без охраны... по самым странным местам. Не знаю, как тебе получше объяснить... Царь должен кое-что показать. Он не боится грязи, вони и не брезгует проехать по кварталу кожевников и рыбаков. Он равно ценит и храмовых работников, и дворцовых, и вольных. Он не опасается беды от злой земли того квартала... где...
– ...где сейчас осадные дворы, ты хочешь сказать? – Да. Царь едет по самым богатым и по самым бедным улицам, потому что тамкар или эбих – такие же люди в его руке, как и нищие. Он проезжает мимо домов ученых и неученых людей, военных и невоенных, он пересекает кварталы своего народа и чужеземцев...
– Тебе так об этом рассказали? Аппе, мне отец говорил иначе. Чуть-чуть иначе.
– Что тут может быть иначе, братец? Тут все понятно и нечего добавить.
– Послушай! Отец половину солнечного круга назад сказал мне: да, говорят то, что вот ты мне, Аппе, сейчас рассказал. Но отец еще добавил: царь должен уважить город, а город должен уважить царя. Каждый обязан выйти и приветствовать его как подобает... – Апасуд удивленно поднял брови. – Если город молчит, если люди не стоят на улицах, значит, нечто переломилось в Царстве. А уж тем более, если кто-то захочет напасть... Такому государю стоит подумать, верно ли он правит... И верно ли ему служит город. Может быть, кое-что искажено и требует исправления.
Невенчанный царь долго молчал, серая кобыла медленно трусила, хвостом повергая назойливых мух в трепет.
– Я не думал, что можно так все... переставить. Матушка говорит: ты, сынок, слуга для всех. Ты говоришь: все слуги для тебя...
– Так вроде и должно быть. Первое верно, второе тоже верно. Что так заботит тебя, братец?
– Я... Кажется, я не привык принимать чужую службу. Мне неудобно.
– Да ведь иначе Царство не стоит!
– Не знаю. Не знаю... Мне... я не знаю. Я хочу, чтобы все они меня любили. Чтобы были счастливы. Чтобы никому не было тяжело, плохо. К чему выжимать из них все соки?
«Эх, матушка» матушка! Неужели трудно было простить отцу, что он мечется по границам с войском и дома его вечно нет?» – Рано было еще царевичу понимать, как спорят друг с другом мужчина и женщина, вкладывая каждый свою правду в головы детей.
– Соки выжимать не надо. Но любой, когда понадобится, должен дать тебе столько, сколько велит закон. И служить так, как велит закон.
– Да любишь ли ты всех их, Балле? Бабаллонцев. Весь народ земли Алларуад? Ты их – любишь?
– Да, Они – то же, что и я.
– Я не понимаю, Ты, наверное, прав. И она права, конечно. Нельзя править, не любя своих людей. Но как любить – и принуждать? Вы все правы, а мне от этого худо.
