стражу подчинявшуюся Храму. Он избежал резкости. Но и в таком виде его слова означали непередаваемую жуть. Шестнадцать священствующих, сменяясь по нескольку раз в день у входов во дворец, блюли его от нападения магов и порождений Мира Теней, – благодаря дарованной им Творцом особой способности видеть невидимое для простого глаза... Если некто вошел внутрь, избежав их взгляда, а потом умудрился ни разу не столкнуться с ними в течение нескольких месяцев, то...
– По воле Творца жизнь столь пестра! Могло случиться и простое совпадение.
Теперь она знала, чего хочет Сан Лагэн. И у нее, царицы баб-аллонской, матери царствующих государей, верной Творцу и Храму, нет никаких причин пойти против его желания. И все-таки внутри нее заходилось в крике, подобно пойманной птице, пронзительное желание сказать «нет!». Она едва справилась... Она справилась, объяснив самой себе: «Да не может быть».
– Испытание? Когда?
– Сейчас же.
– Да будет так. О результате мне следует знать первой. Сегодня же вечером.
...В Архивном крыле дворца было место, где два коридора перекрещиваются под прямым углом. Сан Лагэн расставил людей, да и сам встал на перекрестке. Самый юный из магической стражи, священствующий Аннарт, занял позицию чуть позади него, собой закрыв эту сторону коридора. Как жаль, думал первосвященнику что он хоть и глава Храма, но лишен прозорливости и ему приходится брать с собой на опасное дело безусого юношу, едва ли не мальчика. Правда, сильнейшего из всех, по словам прочих священствующих стражей... Оба вооружились обыкновенными бронзовыми мечами. Не важно, чем разить порождение тьмы, важно, в чьих оно руках. Для рук первосвященника оружие было явно тяжеловато: возраст не тот, чтобы запросто играть с нечистью в кошки-мышки... Прежде все это выходило легче. Сорок солнечных кругов назад он в одиночку гонялся по бесконечным топям Страны моря за сумасшедшим магом Наргелом из народа гутиев... теперь и не вспомнишь, в какой трясине утоплены Наргеловы косточки.
До чего же все стало даваться тяжелее!
Но в собственной твердости он уверен был более, чем в твердости кого-либо иного.
Сан Лагэн знал, что эта... это отправилось в архив. И на обратном пути не минует перекрестка. Осталось ждать и надеяться на помощь Творца.
Ждать пришлось недолго.
Когда странная пара – поскакушка и ее слуга – проходили мимо первосвященника, он просто позвал их:
– Эй!
Оба остановились и повернулись к нему. Этого мгновения оказалось достаточно для Аннарта. Под гулкими сводами полились слова древней молитвы. Значит –
Парочка шарахнулась в сторону, будто на них брызнули раскаленным оловом. Но молитва была еще и условным сигналом: с трех сторон к центру перекрестка двинулись двойки священствующих стражей с мечами. Восемь голосов заливали молитвой все пути к отступлению...
Девушка заметалась по кругу и вдруг издала рык – не хуже льва, загнанного звероловами. Слугу ее неизъяснимым образом притянуло к хозяйке. Его тело прилепилось к ее телу и начало расползаться, – совершенно как мокрая глина, если полить ее водой. Плоть соединилась с плотью; девушка стремительно росла в размерах, спутник же ее исчезал, исчезал, исчезал! Она оступилась, упала и завыла, а когда поднялась, ничего человеческого в ней уже не было. Сан Лагэн ужаснулся. Чего стоила одна бычья морда с тремя стоячими зрачками в каждом глазу!
«Господи! Неужто сам Энлиль! Помоги же Ты нам!»
Ни на миг не прерывалась молитва. Запахло паленой плотью: похоже, существо, попавшее в засаду, медленно поджаривалось под действием слов, обращенных к Творцу. Очертания его теряли четкость. Тело оплывало, и с него сыпался на пол черный порошок. Еще несколько мгновений – и посреди перекрестка стояла уже не искаженная, фигура чудовища, а непроницаемая темная туча.
Вдруг за спиной у первосвященника зазвучал крик. Он знал: поворачиваться не стоит, прерывать молитву нельзя. И еще того лучше знал, что не надо бы царице-матери следить за ними из секретного окошечка, пройдя в Архивное крыло по тайному ходу... Но Аннарту все это было непонятно: он оглянулся назад и сбился. Сейчас же из бесформенного облака в грудь ему ударила черная молния. Страж упал, меч его откатился в сторону, но над телом священствующего встал Сан Лагэн.
Энлиль вновь оказался на перекрестье коридоров, под ударами с четырех сторон. Жала мечей резали воздух в считанных шагах от него. Туча сжималась, на ее поверхности то и дело появлялись воронки, как будто невидимые палицы обрушивались на нее отовсюду.
И тут облако исчезло. Так бывает, когда хозяйка отмывает грязное пятно: вот оно было, одно движение – и его нет.
Сан Лагэн разорвал материю на груди у Аннарта. У правого соска – пятно как от ожога. Тело мертво. Душа... ею распорядится Творец, судья благой и милосердный. Первосвященник заплакал.
Лиллу вышла, отворив потайную дверцу в стене.
– Отчего ты плачешь? Оплакиваешь стража? Для него такая смерть – лучшее завершение мэ изо всех возможных.
– Да, я оплакиваю... И его. И еще тысячи людей. Война... никак не оставляет в покое нашу землю. Никак. Я каждый день молю Творца остановить... а война... никак. Сколько еще людей должны умереть? Отчего... это... все... не останавливается? Я... не понимаю...
Та, что во дворце, опустилась на корточки и погладила рукой пепел на каменном полу. Черное пятно пепла – вот и все, что осталось от... кого?
Теплый. Пепел был теплым...
– Он жив... – сквозь слезы произнес первосвященник.
– Кто – он? – машинально переспросила царица. Она перевернула ладонь. Ну вот, пальцы теперь придется оттирать губкой...
– Это был Энлиль... древнее существо...
– Энлиль? – Царица не вслушивалась. Она ухватила щепоть пепла к помазала им губы.
– Энлиль... порождение мира Теней... Мы его... только... отогнали... да посадили пару волдырей...
Тихий стариковский голос тонул в рыданиях. Лиллу обнажила грудь и легла на пол. Она терлась о пепел щеками, лбом, плечами, подбородком, сосками... А Сан Лагэн все не утихал.
– Да замолчи же ты, наконец!
В 6-й день месяца аба царь урукский узнал о недоброй кончине своей сестры. 7-й день наполнен был тоской. 8-й скрасила ему радость от взятия Уммы, День 9-й прошел в никчемном и гибельном бездействии. На 10-й к Бал-Гаммасту пришел агулан Хараг и спросил, отчего отец и государь более не принимает женщин Урука.
– Я потерял сестру, – честно ответил Бал-Гаммаст. – Я не могу.
Хараг поджал губы. Люди Полдневного края так делают, когда хотят показать собеседнику, что лучшего от него и не ожидали. Агулан бесстрастно произнес:
– Ты царь. Ты волен поступать как захочешь. Но город ропщет от твоего молчания, отец и государь. Выйди на площадь, сам объяви Уруку свою скорбь.
В первый раз за все месяцы, проведенные в старом Уруке, Бал-Гаммаст не сумел сдержать гнев. Просто не успел. Его затопило яростью в один миг.
– А ну-ка прочь отсюда! Я ничего не желаю говорить! Я ничего не желаю объяснять!
Хараг отпрянул. Посмотрел на лицо своего государя, вздрогнул и скорым шагом удалился.
Свидетелем их разговора был Мескан. И он подождал, пока Бал-Гаммаст кусал собственную руку, унимая злобу. Подождал, не напоминая о своем присутствии ни словом, ни звуком. А потом подошел и заговорил с холодной убежденностью:
– Отец мой Бал-Гаммаст! Невозможно так оставить это дело.
– А как?!
– Ты – государь, Тот, кто во дворце. Ты – узел, которым скрепляется Царство. Если узел ослабнет, все развалится. Не дай им заподозрить в тебе слабость...
