– А я и слаб, Мескан. Мне так худо, Мескан! – Последние слова он почти выкрикнул.
– Я знаю. Это так. Но твой долг выше тебя. Сначала ты царь и лишь потом – человек. Выйди к ним, от этого многое зависит.
– Нет, Мескан. Сначала я человек. И моя душа ноет. Дай мне побыть одному, потом, когда... потом... потом я выйду.
– Мой учитель, Сан Лагэн, говорил: «Если долг требует сделать нечто, а ты не можешь, то надо все- таки сделать».
Бал-Гаммаст поднял глаза. Перед ним был умный, преданный, чистый, как колодезная вода, человек... И – безжалостный. Пощады от него не жди. «Как мог милосердный старик Сан Лагэн говорить такие вещи? Почему он
Видно, лицо его скрыло слишком немногое – Мескан сейчас же ответил, словно прочитав мысли:
– Он сам когда-то был таким, как я. И когда-нибудь я стану таким, как он.
Бал-Гаммаст сжал голову руками. Больше всего ему хотелось быть не здесь, не сейчас и не тем, кто он есть. Еще ему хотелось сжаться в комок и стать незаметным для всех. Но так не будет. «Творец! Значит, и это надо пережить. Дай мне сил. Дай мне сил. Ты один можешь дать мне сил, сколько нужно».
Город требовал его боли. Он мог ответить только подарком. Таким, чтобы сердце облилось кровью, но никто не увидел и не понял бы этого. Им понравится. В конце концов, они не виноваты. Такова царская мэ.
– Хорошо, Мескан.
Вечером царь позвал к себе старших людей Урука. Он постарался говорить, как должно это делать государю и как он не любил говорить.
– Я исполнял свой долг на ложе, выполняя обещание, и сделал довольно. Теперь скорбь по сестре моей, государыне Баб-Алларуада и дочери царя Доната Барса, отвращает меня от лона урукских женщин. Но пусть никто не смеет упрекать меня в недостатке внимания к городу. Попирая скорбь, сегодня я еще один раз возлягу с женщиной, попросившей этого дара.
И он прошелся взглядом по лицам. Да, им понравилось. Но было два или три человека, скорее напуганных, чем довольных. Им Бал-Гаммаст был благодарен более, чем кому-либо еще в последние месяцы.
Их оставалось еще много – женщин, хотевших царского ложа. «Бог рассудит», – объявил Бал-Гаммаст. По жребию ему досталась некая Анна, дочь писца Анагата, оставшегося верным в пору мятежа, а потому убитого.
Незадолго до полуночи молодой царь, ожидая, когда приведут к нему эту самую Анну, сидел на ложе и мучился гадкими сомнениями. Да, он решился сказать все, что надо. И с недобрым удовлетворением отметил, сколь изумлен Мескан. Но теперь требовалось
...Высокая, худая, тонконогая, широкоскулая, совершенно чужая. Длинные черные волосы – как трупы на поле боя, безо всякого строя и порядка. Тяжелый подбородок. Пухлые губы. Мясистый нос. Улыбка – доверчивая, как у ребенка, уверенного в том, что его сейчас не обидят, да и вообще все будет хорошо. О да. Улыбка замечательная. Бал-Гаммаст позабыл о груди и бедрах, о коже и... обо всем он позабыл. Даже о городских стенах. Конечно, он не обидит ее. Конечно, все у нее будет хорошо. Он очень постарается, чтобы все у нее было хорошо.
И голос у Анны оказался высокий и звонкий, совершенно детский.
– До чего же ты устал, мой царь. Как же ты устал! Пощади его, Творец...
Она подошла вплотную и ласково прижала голову Бал – Гаммаста к своему животу.
– Откуда ты... знаешь?
– Что ты устал?
– Да.
– Просто знаю. Как-то само собой.
Ребенок утешает царя. Так все быстро произошло! Анна увидела его и за один миг сломала ту стену, которая всегда бывает между мужчиной и женщиной, встретившимися в первый раз. Бал-Гаммаст не знал, что говорить, и не хотел останавливать ее. Анна перебирала пальцами его волосы. Казалось, будто у нее и в мыслях нет – переходить к буйному поединку на ложе.
– Когда ты родилась?
– Двадцать солнечных кругов назад, мой царь.
Совсем не ребенок. Впрочем, какая разница! Бал-Гаммаста посетило странное чувство, словно он был отцом Анны, но г то же время Анна каким-то непонятным образом была его матерью...
– Я буду счастлива уже тем, что обнимаю тебя. Бели ничего другого не случится сегодня ночью, то и этого будет достаточно.
Такой щедрости Бал-Гаммаст никак не ожидал. Он точно знал: Анна не лжет и действительно будет счастлива от самого невинного соприкосновения их тел. И так же точно знал, сколь многого она желает, сколь далеко простираются ее мечты. Бал-Гаммаст
– Сядь ко мне на колени. Я постараюсь дать тебе все, чего бы ты ни пожелала.
– Да... – прошептала она.
Они долго сидели обнявшись, не говоря ни слова.
– Я так любил ее... Я так любил Аннитум. Очень любил ее.
– Сестру?
– Да, сестру.
– Расскажи мне а ней.
– Она... как... дикая кошка. Умная, непокорная. Не знаю, как про нее рассказывать. Я столько знаю про нее, но толком рассказать ничего не могу. Слова у меня сегодня путаются...
– Просто скажи, что она была хорошим человеком.
– Она была очень хорошим человеком. Она была моим другом. Она была очень хорошим человеком. Мне больно, Анна. И ничего с этим не поделаешь. Отца нет, ее нет, я один... Прости меня.
– Тут нечего прощать. Если тебе больно, расскажи мне что-нибудь другое. Давай ляжем лицом друг к другу, как маленькие дети на берегу канала, и станем говорить о разных вещах, на только не о плохом. Или... в общем, о чем захочешь.
– О чем мы оба захотим.
Они так и сделали. Бал-Гаммаст, сонный и смущенный, никак не мог отыскать тему для продолжения их странного разговора. Тогда Анна спросила его:
– Что за народ – гутии? О них так много сейчас говорят, их все так боятся! А я ни разу в жизни не видела...
– ...ни одного гутия?
– Ни одного. Если можешь, расскажи. Они... действительно такие жуткие?
– Пожалуй, тут есть чего опасаться... – И он говорил о Гутиях, а потом о путешествиях в дальние страны, а потом о том, каким замечательным человеком был отец, а потом о Лазурном дворце... Анна жадно внимала, время от времени переспрашивала, вставляла замечания. Одновременно их пальцы переплетались.
Кажется, он ненадолго задремал, а когда очнулся, уже Анна, ничуть не заметив его дремы, рассказывала о каналах и дамбах, об искусственных озерах и наступлении моря на землю – словом, о делах,
