пришли под самый Баб-Аллон и потребовали открыть ворота. Два самых сильных претендента из дальней царской родни, преодолевая ненависть друг к другу, сплотились ради последней битвы с самозванцем. Сколько воинов легло тогда у столичных стен! Казалось, хребет Царства переломлен и не подняться теперь увечной стране... Но нет, видно, ушла в землю самая буйная кровь, остальные же сумели договориться между собой. Алларуадские твердыни опять поднялись, опять зацвели сады, опять зазвучали флейты. Силы
Бал-Гаммаст наизусть помнил исторические каноны об эпохе Черных Щитов. И еще он помнил стихи Саннаганта Учителя, сложенные в то время и о том времени:
Однако же суть вернулась и была восстановлена.
Теперь – другое дело. Теперь Царство – вроде трупа, оживленного волшбой какого-нибудь машмаашу. Ходит, но не дышит, сражается, но не роняет кровь, обнимает, но не любит, сохранило память, но утратило желания. Вроде бы и потерь, подобных тем, вечно памятным, нет, но жизненные соки остыли и загустели, вновь
– Балле, мой Балле, ты слышишь меня? Слышишь? Анна, подобно полуприрученной кошке, хотела либо всего внимания для себя, либо не интересовалась им совсем.
– Я слышу тебя. Я смотрю на тебя. Я люблю тебя. Она наклонилась над столом и прикоснулась ладонью к его щеке.
– Ты... хотел знать про шорника и его рабыню.
– Жену.
– Да. Жену, Тебе это все еще нужно?
– Именно сейчас мне это нужно больше, чем когда-либо. – Бал-Гаммаст не стал уточнять, что хотел бы послушать и про строптивую мамашу, и про дело Нагат. Алаган с его Намэгинидуг привели его в недоумение, мать и сын – разгневали, а сотник и его бывшая жена порадовали; но понимание тайных глубин дела не пришло к нему ни разу за сегодняшний день.
– 'Тогда слушай и не перебивай меня. Он, этот шорт ник, боится своей жены. Там была еще мать, судившаяся с сыном. Так она боится своего сына. А Шаддаган и Нагат ничего не боятся. Ничего. Вижу я, мой царь, по твоим глазам, что тебе не стало понятнее. Сейчас я объясню. Подожди.
Она выпила холодного молока, перевела дыхание и продолжила:
– Может быть, шорник и его женщина-суммэрк ладили друг с другом. Судя по всему, они отлично ладили. Но у него было столько власти над нею, сколько у тебя – над половиной Царства. А теперь всю власть у шорника отняли, она исчезла, пропала, нет ее. Вот он и боится, что добрая рабыня станет злою женой, скрутит его и захочет быть полной его хозяйкой. Он боится, мой царь, он боится, боится ее. А... эти... мать и дитя... совсем наоборот. Мать была госпожой и хозяйкой сына. Теперь она не желает расстаться со своей властью. А расставаясь, вопит о несправедливости. Нагат и Шаддаган ничего не боятся. Как видно, оба они владели друг другом безраздельно, а значит, ни один из них не был хозяином другого. Оттого и расстаются как человек с человеком, а не как человек с вещью...
– Ты говорила много, я слушал тебя, я радовался каждому слову, исходящему от тебя. Но я все равно не понял. Отчего так худо одним, когда они теряют власть, а другие отчего так боятся подчинения? Ведь это семья, родня. Анна, моя Анна! За властью, за страхом должна быть спрятана какая-то ценность. Как за крепкими сторожами. Но ценности-то я как раз и не могу разглядеть.
– Ты... можешь отпустить остальных? Бал-Гаммаст осмотрелся. Придется оттаскивать от стола троих. Нет, этого делать не следует. Отец лучших и доверенных людей считал друзьями, и ему бы надо. Только вот друзей не гонят из-за стола.
– Пойдем со мной.
...В спальном покое она обняла его. По лицу Анны нетрудно было прочитать ее мысли: «Юный, неопытный, любимый...» Быть неопытным ему не хотелось. Впрочем, она не произнесла ничего этого вслух.
– Я расскажу. Это... еще будет у нас с тобой. Наверное.
– Что – «это», Анна?
– Иногда бывает вот как... Два близких человека заводят меж собою целую страну из жестов, слов, улыбок и воспоминаний. В той стране идут дожди и светит солнце, города поднимаются из ровной глины, войска блещут оружием, звучат флейты и гонги, о любви поют нежнейшие голоса... Но знают о существовании потаенной страны только двое. А иногда – только один из них, другой же едва слышит
– В твоем голосе, Аннэ,
– В мире есть то, чему надо оставаться неизменным, и то, чему следует изменяться, развиваться. Дер- жаву-для-двоих, подержав немного в сердце, нужно разрушать. Всегда. Я уверена. Иначе до исчерпания мэ человек останется в... состоянии вечного месяца саббад... первого в круге солнца. Он не станет кем-нибудь, он не узнает ничего нового, он всегда будет жителем потаенного края, но и все.
– Что – неизменно?
– Любовь. Бог.
– Им больно?
– Кому, мой царь?
– Тем, кто разрушает свой потаенный край.
– О да! Тот, кто научился не испытывать боли при этом, – страшный человек, настоящее чудовище. Тот, кто готов смириться с этой болью, – великий человек...
Бал-Гаммаст умел дарить, бывать нежным, чутко слушать другого человека, радоваться чужому счастью, но о потаенном крае он прежде не знал и не чувствовал ни эха, ни отблесков его. Слишком тонко, слишком хрупко, слишком бесполезно.
– Анна, у... шорника и Намзтинидут была своя...
– ...замкнутая страна? Была. И он боится, что жена станет сильнее и грубее, ворвется и смахнет всю тонкость. У матери... которая судилась с сыном, тоже было нечто... только сыну оно не нужно. Сын, может быть, и не заметил ее потаенного края... А сотник и Нагат... там все проще некуда. Вдвоем они держали замкнутую страну; потом ему захотелось другого, а она пожелала сохранить все в чистоте и неприкосновенности – для одной себя.
– Из-за такой чепухи! Знал бы...
– О нет! Для иных людей потаенный край дороже золота, чести и веры. Это очень дорогой товар.
– Не чувствую, Аннэ. Но понять... понять, кажется, могу. Все бывает в этом мире, под рукой Творца.
...На другой день Бал-Гаммаст спросил у Намэгинидуг:
– Ты любишь его?
И женщина ответила твердо, так, чтобы слышали все вокруг:
– Я люблю его больше всего на свете.
