ждет меня на углу.
«Не пойду!» – решил я, сразу поняв, кто меня зовет. Но, конечно, пошел.
Это была Светлана! Такая бледная при неверном лунном свете, такая исхудавшая! Сердце мое сжалось, но я не подал виду, что мне больно, что я тоскую по ней, что не могу победить своей любви.
– Ничего не говори, – с трудом промолвила она. – Прошу тебя! Не спрашивай ни о чем. Все равно я ничего не смогу тебе объяснить, да и сил моих на то нет. Знаю, ты решил расстаться со мной – так и должно быть. Я и сама хотела тебе предложить… мы больше не можем быть вместе… – Она вдруг стала задыхаться, но справилась с собой. – Просто поверь тому, что я скажу сейчас. Прими, как совет друга.
– Друга? – сардонически воскликнул я и умолк. Ее наглость поразила меня до такой степени, что я даже упреков не мог найти. Она, видите ли, не в силах объяснить! Она даже прощения не просит!
– Послезавтра в бывшем «Ямато-отеле» на Вокзальном проспекте должен состояться прием. Его устраивает советский военный комендант для именитых граждан города. Скажи, ты уже получил приглашение на него?
– Да, – холодно промолвил я. – Приглашение на два лица. Я пойду с…
Я, чтобы уязвить ее, хотел солгать, назвать имя одной из моих прежних любовниц, которую бросил ради Светланы, но не успел.
– Не ходи! – перебила она. – Ты не должен туда идти. Умоляю, предупреди тех своих друзей, кого сможешь. Не ходите на прием! Вы должны покинуть Харбин, уехать тайно. У Чжена, вашего домохозяина, есть какая-то родня в деревне – поезжай туда. Красные пока не трогают никого в деревнях. Им нужны только именитые русские, живущие в городе.
– Что ты несешь? – спросил я холодно.
– Поверь, поверь! – Светлана моляще сложила руки на груди. – Ты не знаешь всей бездны коварства этих людей. Ты не знаешь, а я знаю!
– Что нам может грозить на банкете? – пожал я плечами.
– Точно не знаю. – Светлана понурилась. – Но сердце говорит мне, что здесь кроется какая-то западня, ловушка. Ты не должен ходить туда. Умоляю! Ну хочешь, я встану перед тобой на колени? Тогда ты поверишь?
И она в самом деле рухнула передо мной в желтую харбинскую пыль. Рухнула на колени! В ее глазах стояли слезы. Именно в такой позе я мечтал увидеть ее – молящей о прощении. Но она пришла молить меня спасти мою собственную жизнь… Я ничего не понимал, не верил ее словам, но у меня сердце чуть не выскочило из груди. Я любил ее! И ничего не мог с собой поделать!
Поднял ее, прижал к себе. Она вырвалась из моих объятий.
– Не трогай! Ты не должен касаться меня. – И вдруг зарыдала: – Я ни в чем не виновата! Ни в чем! Я не могу ничего рассказать, но ты должен спасаться!
– Ладно, прощай, – сказал я, – пойди поищи другого дурака, который поверит тебе.
– Постой! – Она уцепилась за меня. У нее были ледяные, трясущиеся руки. – Нет, я все-таки расскажу тебе, где пропадала три дня и почему не появлялась у тебя, почему говорю, что между нами все кончено.
– Слуга покорный! – усмехнулся я. – Выслушивать о постельных радостях, которые ты испытала в объятиях другого? Увольте…
– О радостях? – Голос ее был еле слышен. – Какие радости может испытывать девушка, которую насилуют двое, трое, несколько мужчин?
И долго я не мог промолвить ни слова, пока Светлана рассказывала мне о том, что с ней произошло.
Ее остановили на улице, когда она шла ночью на службу: Светлана работала в управлении КВЖД телефонисткой, и дежурства иногда приходились на ночь. Два советских офицера подошли к ней:
– Стойте, гражданка. Вы арестованы.
– Но почему? За что?
– Там разберутся. Садитесь в машину.
Ее втолкнули в крытый брезентом джип, на которых тогда разъезжали многие красные, и отвезли в здание бывшего японского консульства. Оказывается, в подвальном помещении было полно тесных камер с неяркими лампочками под самым потолком. Ну да, раньше в Харбине ходили слухи, что именно в консульстве японские заплечных дел мастера лихо расправляются с противниками режима. Теперь Светлана увидела камеры, которые очень пришлись по нраву новым властителям города.
Ночь она провела на голом полу, подстелив только свой пыльник. Весь день ее не кормили, никто не подходил к двери. Вечером конвойный отомкнул камеру и повел Светлану на допрос. Ее встретили два офицера: она с трудом различала их лица, потому что настольная лампа светила ей в глаза. Все же Светлана заметила, что один был похож на грузина, а второй – обычный белобрысый русский.
Вопросы ошеломили ее. Для начала спросили имя и фамилию – они что, не знали, кого арестовали? А потом посыпалось: в какой диверсионной группе состояла? Какие террористические акты готовила против СССР? Назови сообщников! Назови пароли! Грубые окрики – и ругань, матерная ругань через каждое слово…
Она бормотала жалкие оправдания, умоляла разобраться, клялась, что ничего не знает. Она еще надеялась, что произошла ошибка.
– Раздевайся! – приказали ей. – Все снимай, все!
Один из офицеров ощупал одежду, словно искал что-то, спрятанное в швах. Но его глаза не отрывались от обнаженной девушки, которая пыталась прикрыться ладонями.
– Смирно! – заорал второй.
