Что он там с ним делает, отчего так тихо, ни звука из фургончика не доносится?
В это время Хоботов поспешно обшаривал карманы лежащего без сознания чернявого парня.
Черт, где были его глаза?! Карлыгоков – какая-то гремучая кавказская смесь, а этот парень совершенно на «казбека» не похож. Чернявый – да, ну так и что? Неужели ты, Коля Хоботов, все-таки не того замочил? То есть еще не совсем замочил, но, похоже, был близок к тому.
Да кто же он? Кто? Если нормальный человек, то что он делал в кабинете начальника службы СБ? Почему в карманах нет документов?
Ага. Вот какие-то корочки…
Права. Это водительские права! Фотка, фамилия, имя, отчество. На фотографии лицо человека, который сейчас валяется в фургончике. А зовут его… Нет, не Карлыгоков Руслан Асанович. Его ФИО Туманов Кирилл Владимирович.
Еж твою клеш…
Туманов! Кирилл Владимирович!
Хоботов покачал головой, даже не злясь, а тупо досадуя на подножку, которую ему подставила судьба. Все-таки она – женщина. Нет, баба! Злая, капризная баба! Шлюха, честное слово. Поманила, покрутила задницей, а как только мужик разохотился и расстегнул штаны, сразу стала целку из себя строить. И ведь не завалишь ее, не трахнешь как хочешь, потому что сразу статью на себя навесишь.
Черт его дери, этого Туманова, ну что в нем такое было, из-за чего он, Хоботов, сразу голову потерял и распустил кулачищи? Вроде бы не возникло никаких сомнений, что перед ним беглый Карлыгоков. Ясно же было сказано: задержанный ждет в кабинете начальника аэропортовского СБ. Хоботов вошел в кабинет, увидел там человека – и, само собой, решил, что это и есть Карлыгоков. Ну и взял его за жабры.
Теперь-то, немного поостыв, да еще когда жареный петух в одно место клюнул, Хоботов начал чуточку соображать: не мог Малютин оставить такую опасную тварь, как Карлыгоков, одного в своем кабинете, без всякой охраны! Никак не мог!
Ну и чего бы этой здравой мысли не прийти в голову чуть раньше? Но этот Туманов тоже тварь последняя: взял да и нахаркал на стол. Хоботов напыжился, вспоминая большое удовлетворение, которое испытал, когда елозил смазливой физиономией этого парня по столешнице, но тут же тихо выругался: помнится, парень блекотал что-то на тему, это не я, мол, нагадил…
Да где там! Хоботов его не слушал! А сейчас понимает, что вполне могло так статься: не он, ей-богу, не он!
– Блин, развели черномазых! Не разберешься в них! – пробормотал Хоботов, с отвращением вглядываясь в лицо бесчувственного человека и тихо ужасаясь: опять-таки – куда смотрел?! Ну что было бы раньше подумать?!
Во-во. Именно так и говорил ему в прошлый раз начальник отделения на той большой разборке, когда решался вопрос: выпрут Хоботова из доблестных внутренних органов и отдадут под суд – или он отделается только дисциплинарным взысканием:
– Беда твоя, Николай, в том, что у тебя кулак поперед мысли летит. Цены бы тебе не было, если б ты хоть на секундочку задумывался, перед тем как в морду бить! За каким чертом ты его так разукрасил?! Хоть фото с него делай в учебник судебной медицины – следы ушибов и ранений. Разве не знаешь, как отметелить фигуранта, чтоб и он кровью захлебнулся – и следов не оставалось? Неужели тебя еще и такой ерунде учить надо?! Короче, имей в виду. Последний раз тебя выручаю. Еще раз засветишься – дисциплинарным взысканием не отделаешься. Все, пошел, свободен!
«Кулак поперед мысли летит…»
От глупости свершившегося у Хоботова аж защемило сердце. Морщась, сунул руку под куртку – и ощутил, как во внутреннем кармане что-то вкрадчиво зашелестело.
Деньги! Те, которые он уже привык считать своими!
На самом деле они принадлежали вот этому самому парню, который валяется тут без памяти. Туманову Кириллу Владимировичу.
И впереди у Хоботова не только кошмарное объяснение с начальством, а может быть, и судебное расследование. От этого, может, как-то удалось бы отвертеться, ужом ускользнуть. Рожу Туманову отмыть, водки в глотку влить, а Вован уж не отказался бы подтвердить, что задержанный был в нетрезвом состоянии, оскорблял сотрудника милиции при исполнении служебных обязанностей и вообще – сам нарывался на неприятности.
Это-то ладно… Гораздо хуже, что Хоботову придется вернуть эти разноцветные фантики, на которые он уже успел возложить столько надежд.
Да невозможно это – расстаться с ними! Невозможно!
Катерина Дворецкая,
11 октября 200… года, Париж
Вечер, Марина только что пришла с лекции, а я с Лизой – с прогулки. Маришка быстренько покормила Лизоньку, и мы начали купать это сокровище. По-моему, по-нормальному сначала надо бы ребенка искупать, а уж потом кормить. Но в умных воспитательных книжках написано, что купание на голодный желудок не доставляет ребенку удовольствия, поэтому Марина сначала дает малявке поесть, а я тем временем наполняю ванночку. Но, сказать по правде, даже и купание на сытый желудок не доставляет Лизоньке этого самого удовольствия. Она боится плеска воды, мокрого, непривычного ощущения, боится внезапно возникающей суеты вокруг. Наверное, чувствует наше напряжение, нашу неуверенность, и это передается ей. А впрочем, сегодня все как-то проходит полегче, чем обычно. Не знаю почему, словно по какому-то наитию, мы не сняли с Лизоньки боди и опустили в воду прямо в нем. Это боди называется у нас «дзюдоист». Мы его надеваем, только если нет под рукой ничего чистого. Оно совершенно кретинского фасона, неудобное, с длинным рукавом и застежками крест-накрест. Ну очень похоже на этот нелепый халат, в смысле кимоно, в котором дзюдоисты выходят на татами. Так вот, почему-то, купаясь в «дзюдоисте», Лизок не плачет. Обычно она мертвой хваткой держится за мою руку, глазами просто-таки впивается в глаза – очень страшно младенцу, ну очень! А сегодня лежит головенкой на моей ладони, ухватившись за распахнувшиеся полы боди, – и молчит. И даже нечто вроде улыбки блуждает по ее
