Аделаида хрипло каркнула – выкрикнула что-то?
– Ты считаешь меня жестоким? – спросил Охотников, взглянув на Женю, и она поняла, что вопрос адресован ей. – Но почему? Я мог убить тебя самое малое трижды – но ведь ты жива, не так ли?
– Как то есть трижды? – неожиданно для себя самой спросила Женя. – Ну, в подвале, потом в тайге…
– Ты не знаешь? Я ждал тебя около того ночного клуба. Знал, в каком ты будешь платье, но в нем оказалась другая. Вовремя я спохватился! Впрочем, я рад. Это было ошибкой. С тобой у меня нет счетов. Ты не убивала моей души – и я не трону тебя. Думаешь, мною движет всего лишь желание отомстить за то, что чуть не погиб, за то, каким я стал? О нет…
Он умолк, на лице промелькнула растерянность. Будто он вдруг потерял нить рассуждений. Да, похоже… Он слишком возбужден, напряжен: это выдают отрывочные фразы, голос, вдруг ставший тонким. В таком состоянии очень просто не только забыть, что имеешь в виду, но и утратить над собой контроль.
Охотников заговорил снова, и Жене в первые минуты показалось, что совершенно о другом.
– Смерть вообще не так уж страшна, как принято считать. Самое большое благо, что, уходя безвозвратно, человек забывает обо всем, что заботило, тяготило и радовало его здесь, в жизни. Он получает совершенно новые ощущения, которые куда богаче тех, с которыми он расстался.
– Ну, по тебе-то этого не скажешь, – внезапно проскрипел Грушин. – Радости – это да, это ты забыл. А вот гадости…
– Я другой, – терпеливо пояснил Охотников. – Я ведь не умер – я вернулся. И вся моя боль осталась при мне.
Он наклонился, словно хотел, чтобы Аделаида получше расслышала его слова, но Жене показалось, что плечи его поникли под неким грузом.
– Мне дали возможность вернуться. И я вернулся. Только потом начал сознавать последние слова, услышанные мною
Он тяжело глядел вперед.
– Теперь-то я знаю: лучше Добросердечие, чем Гнев. Потянешься к тому, чем владел при жизни, позавидуешь тому, кто теперешний владелец прежде принадлежащего тебе, – и в один миг окажешься в аду или в мире бродячих несчастливых духов. Это со мной и произошло.
Женя пропустила половину этой речи мимо ушей, а половину не поняла. И все-таки с нее хватило услышанного и понятого, чтобы ощутить страх, которого она не испытывала никогда в жизни, может быть, даже в тайге: возле поляны идолов и около горящей машины, в компании Сидорова и Cалаги. Она как бы заглянула в некий черный провал… оттуда веяло даже не холодом – мертвящей стужею. Бессмысленно все, перед ними, может быть, даже не человек. Наверное, одолеть его может только подобное существо – исторгнутое этой ледяной тьмой или вернувшееся оттуда. Если бы здесь был Олег, он, может быть…
Она встряхнулась, призвала на помощь весь здравый смысл. Не слушай этого бреда! О другом думать надо – о спасении! Хоть он и сказал, что не тронет их с Грушиным, однако кто может предвидеть, что придет в голову безумцу? А этот человек болен, тяжело болен. Невозможно перенести то, что перенес он, и остаться в здравости рассудка. Вдобавок не только больная душа властвует над ним. Сказал же дядя Ваня: у Охотникова поврежден мозг – физически поврежден! У Жени мороз прошел по коже, когда она представила, что испытывал тот мальчик, прежде чем стал мужчиной… убийцей.
Она отогнала ненужную жалость. Если он и был когда-то жертвой, те времена давно прошли. Жертва сделалась палачом.
Палачом-профессионалом. По призванию.
– Месть, говорят, то блюдо, которое вкуснее всего есть остывшим? – сказала она, словно бы ни к кому не обращаясь, чувствуя, как дрожит голос.
– Что? – Охотников глянул недоуменно.
– Что? А то. Сколько уже лет прошло, а вас все бьет, бьет злоба, как припадочного. Ну ладно, Стоумова убили, так сказать, по горячим следам, пока боль еще не остыла. Это можно понять, хоть как-то можно! А Полежаева – через восемь-то лет? И как с цепи сорвались. Почему, почему, объясните! Кто вам мешал сделать это раньше? Почему именно сейчас?
Охотников напряженно смотрел на нее.
– А разве Полежаева тоже я убил? Ну да, он говорил…
И прежде чем Женя успела что-то сказать, резко стиснул плечо Аделаиды:
– Вставай, хватит придуриваться. Пора!
– А вам когда возвращаться назначено? – с трудом продираясь сквозь подступившую к горлу тошноту, выговорила Женя.
«Я сошла с ума! Что я делаю, ведь он сейчас…»
Ей было страшно, страшно! Хотелось отвернуться, припасть к стенке, зажмуриться…
Да. И так стоять, пока он протащит мимо Аделаиду?
– Возвращаться? – Его взгляд был как удар. – Когда все закончу здесь.
– Что вы делаете, что делаете? – забормотала она, чувствуя, как прыгают губы. – Зачем, ну зачем?.. Ну кто вам разрешил? Палачом быть – это мирское искупление, это клеймо, так всегда было, а вы что делаете с ними… с собой?
– А они со мной – что? – прошептал Охотников, касаясь искореженного лица, – и вдруг вздрогнул, прислушиваясь. Чудилось, он услышал некий призыв: расплывчатый взгляд сделался сосредоточенным. – Время!
