– Да нет, этот господин всего-навсего женат на какой-то провинциальной барыне, которую держит в имении в глуши вместе с малыми деточками.
– Какая пошлость, – пробормотал Аксаков. – Неужели Сашка знает об этом?
– Конечно, нет.
«Бедная дурочка...» – подумал Дмитрий.
– Если я ей скажу, она не поверит, – пробормотал он. – Поймите, я не смогу убедить Сашу, чтобы она...
– Придется смочь, – перебил Гаврилов. – У вас просто нет выбора.
«Да, незадача, – подумал мрачно. – Если бы не смерть Бориски, я бы из Лидии веревки вил! А теперь на нее нет никакой надежды. Ни-ка-кой!»
– Делайте что хотите! Уговаривайте ее... да, в конце концов, можете хоть похитить и изнасиловать, но она должна стать вашей! – У него все же хватило человечности не сказать: «Она и ее деньги!» – Так что желаю вам счастья. Вскоре после свадьбы я дам вам знать, что делать дальше. Но только умоляю, не вздумайте устраивать финтов и вольтов – кажется, так выражается ваш брат шулер? – с деньгами, получив их в свое распоряжение: рассовывать по мелким счетам, покупать недвижимость на подставных лиц и прочее... Самому же потом хлопот больше будет. Все равно ведь придется возвращать... Не забывайте: вы у меня в руках, и вы будете делать то, что я велю. Понятно?
Дмитрий только глазами сверкнул, выходя из кабинета. Прощанием он себя не затруднил.
– Нам пора, – сказал Гаврилов и подал руку Инне.
– Надеюсь, мы едем в одном купе? – спросила она и шаловливо показала кончик языка.
Звякнул дверной колокольчик.
В писчебумажную лавку вошел покупатель. Снял потертый, чуть продавленный котелок, вытер лоб.
«Жарко», – подумал приказчик и порадовался, что окна лавки выходят на теневую сторону. А после полудня солнце будет скрыто стеной доходного дома, что стоит рядом. Зимой-то, конечно, студено и темно, а в жару – так славно!
– Чего изволите-с?
– Бумаги вот энтой, – показал на прилавок покупатель. – На три рубля.
– Извольте-с. Вы в нашей лавке брали что-нибудь уже? Вроде бы не припомню вас..
– Да-с, я у вас впервые.
– Какая жаль! А ведь бумага у нас наилучшего сорта. И постоянным покупателям скидочки делаем- с.
– Придется прийти еще, – улыбнулся покупатель, кладя на стол три рублевые бумажки и забирая увесистый сверток с бумагой. – А пока чувствительное вам спасибо. Прощайте!
– Прощайте и вы, и вам мерси.
Снова звякнул колокольчик.
«Хорошо продал! – подумал приказчик и, взяв деньги, понес их в кассу. Положил в ящик, запер. Отошел, взглянул на руки и удивился – кончики пальцев почему-то были желтые. – Что такое? Где это я испачкался? Ни за что желтое вроде не брался...»
И вдруг его холодом обдало: неужели...
Отпер кассу, схватил три рублевые бумажки, лежавшие сверху.
Точно! Краска там и сям стерта, и рисунок стерт... Да они ж ненастоящие...
Покупатель оказался большим мазуриком! Принес фальшивые деньги! Наказал! Наказал кассу, сволочь!
Приказчик выскочил из лавки, запер дверь и оглянулся. Вон он, тот мошенник в потертом, продавленном котелке, с бумажным свертком под мышкой!
Приказчик пошел, потом побежал по другой стороне улицы, стараясь не упустить из виду фальшивомонетчика и в то же время высматривая городового.
Стоит на углу! Какое счастье!
– Господин городовой! – подбежал он, растерянно шаря взглядом по желто-красным нашивкам на черных «карточках»-погонах, не в силах сообразить, в каком тот звании. И на всякий случай решил лучше переборщить, чем недоборщить: – Ваше благородие! Спасите! Ограбили!
– Шулягин! – воскликнул начальник сыскного отделения Смольников, увидев идущего по коридору растерянного арестанта – все еще с бумагой в руках. – Экое счастье видеть тебя вновь! Но ты, братец, меня подвел. Я с Охтиным спорил, что ты уже через месяц к нам снова воротишься, а ты, почитай, два на свободе гулял. Одно утешение, что и Охтин проспорил: он-то думал, ты аж полгода вольной птицей останешься. Нынче вечером поеду к нему в больницу и скажу, что оба мы с ним остались из-за тебя при своих.
– Шулягин! – воскликнул Петька Ремиз, оборачиваясь на скрежет открываемой двери и глядя на входящего в камеру человека. – Да неужели это ты, друг дорогой? Глазам не верю! А чего жмешься, чего манежишься? Входи, я тебя заждался. Я так и знал, что ты рано или поздно на нары мне под бочок воротишься. Все хочу тебя кое о чем спросить, гада ползучего... А заодно познакомься. Новый наш сиделец – Поликарп Матрехин его звать. Он раньше циркачом был. И звался Поль Морт!
– А, Шулягин... – проскрипел одноглазый старик. – Старый знакомец... Слышно, твоими молитвами я тут отъедаюсь? Ну-ка, дай посмотреть на тебя как следует, благодетель ты мой...
«В Петербургской городской бюджетной комиссии при случае обмена мнениями об изыскании новых источников дохода был возбужден вопрос об обложении в пользу города кошек по аналогии с таким же обложением собак».
«Министерство юстиции внесло в совет министров предложение о запрещении помощникам присяжных поверенных участвовать в процессах о шпионстве и государственной измене. Мотив – молодость и вследствие этого легкомыслие помощников присяжных поверенных, не всегда умеющих соблюдать государственную тайну».
«Министр народного просвещения Л.А. Кассо подписал проект правил о введении всеобщего обязательного обучения».
Санкт-Петербургское телеграфное агентство
Прежняя жизнь кончилась враз, в одночасье. Был счастливый и беззаботный человек Шурка Русанов – и не стало его. На свою рожу глядеть в зеркале тошно – вечно пуганный до синевы, трясущийся. Да что ж это он такой, в точности премудрый пескарь у нелюбимого, злоехидного насмешника Салтыкова- Щедрина: «Жил – дрожал и умирал – дрожал»? А он-то видел себя в воображении легким, бесстрашным д’Артаньяном! Какого черта... Никогда не думал, что он этакий трусище!
Вдруг вспомнилось: еще в первом классе учитель его бранил: «Вы, Русанов, однорукий, что ли? Никакое дело до конца довести не можете. Упражнение недоделываете, стихотворение недоучиваете, даже ластиком стирать начнете – до конца недотираете. Однорукий, право слово!»
И судьба у него какая-то такая... однорукая, что ли. Не может хорошего дела до конца довести. Начало- то какое замечательное – товарища Виктора шлепнули. Но его боевики небось на свободе! Марина арестована... С одной стороны, хорошо, с другой – она ведь может струсить, начнет выдавать всех подряд, кто ходил на явки, кого она сама туда водила. В том числе и Шурку Русанова. Вдруг донесет, что Шурка сам напрашивался? А он разве напрашивался? Он просто так ляпнул, мол, хочет туда пойти, ляпнул, только бы Мопсю отвлечь, голову ей заморочить на тот случай, если она его с Кларой видела.
Ох, Клара... из-за нее... А на самом деле не так уж он был в нее влюблен, оказывается. Все раз – и прошло, и теперь безразлично, видится с ней отец или нет. Шурке она и даром не нужна.
Глупости все это. В жизни есть вещи поважнее какой-то там дурацкой любви. Скорей бы стать взрослым! Скорей бы получить деньги, которые оставил дядя Игнат Аверьянов, и уехать в дальние страны, где нет эсеров, нет глупого царя и глупых министров, где нет глупой Думы, нет угрюмого отца и приставучей тети Оли, нет плаксивой Сашеньки, надоевшей гимназии, вообще ничего нет, кроме моря, гор, неба,
