уже накрывали на стол. Через два часа за окном гостиной послышалось мяуканье. Я выглянул со второго этажа. Так и есть: котик сидел на земле под окном и жалобно попискивал. Проголодался. Я выудил из подливки кусок мяса и подошел к окну. - Что, киса, есть хочешь? - спросил я, наклоняясь вниз. - Ну, достань! Котик медлил. Он сидел на земле, и из голубеньких его глаз катились слезы. К хвосту прилип прошлогодний листок. - Ну, достань! - повторил я. - Достанешь - расколдую! Котик вспрыгнул на водосточный желоб и полез наверх. Все мои ребята собрались у окон, гогоча и обсуждая, заберется Астафьев на второй этаж или нет. По правде говоря, для обыкновенного кота взлететь наверх было бы парой пустяков, но ведь котик был не обыкновенный кот, а ученый банкир, и привык ездить на второй этаж на лифте, а не взбираться туда по водосточному желобу. - Давай! Давай! - орали ребята. Котик взобрался до половины этажа, упал и жалобно замяукал. Все захохотали. - Не сдавайся, Астафьев, - весело закричал я, - залезешь - прощу! Или ты только в чужой карман горазд залезать? Котик попробовал снова. На этот раз он почти долез до перил. Сережка просунул руку, чтобы ему помочь, и котик доверчиво за эту руку уцепился, но тут Сережка расхохотался и сбросил кота на землю. - Ах ты сволочь! - заорал он. - Я ему помогаю, а он царапается! Ребята прямо-таки надрывали животики. Мне все это было не очень-то по душе, и я решил расколдовать этого плачущего дурака, прежде чем он сломает себе лапку. Обрезок ногтя Астафьева лежал у меня в сейфе, и я пошел на третий этаж его достать. На лестнице мне попался Асмодей. Он был, как всегда теперь, в облике девки. - Шариф, а как насчет договора? - Какого договора? - Ну, мы полгода назад подписывали договор о намерениях? - Я тебе говорил: отхлынь! На хрен мне твой договор? Чего такого не умею я, что бы умел ты? Асмодей закусил губку - и в этот момент на террасе раздался общий крик. Я бросился назад. Две недели назад я купил двух псов - выдрессированных пограничниками овчарок. Зверушки сидели на цепи, и никто, кроме Сережки и меня, не мог с ними общаться. Кошка, вот уже два часа мяукавшая на участке, достала пса, он сорвался с цепи и крутился прямо под балконом. Астафьев-котик висел на резном столбе в метре под верандой и отчаянно пищал. 'Да его же сожрут с потрохами', мелькнуло у меня в голове. Мне надо было попросту, в тот же миг, расколдовать этого дурака, но я растерялся и бросился к краю веранды. - Держись, идиот! - закричал я, перевешиваясь вниз и хватая кота за шкирку. Но в этот миг лапки Астафьева соскользнули со столба, и он свалился вниз навстречу рванувшейся к нему оскаленной пасти. Раздался отчаянный мяв и хруст позвонков, а потом пес замотал головой и, распластавшись передними лапами о землю, стал жадно пить кровь из перекушенного кошачьего горла. Я выхватил волыну и выстрелил - раз и другой. Пули вышибли мозги из пса. Я сбежал вниз. Пес лежал, вытянув морду, и в его стекленеющих глазах был написан удивленный вопрос: 'Вы же сами меня так воспитали, за что же в меня стрелять?'. Рядом с псом лежал перепачканный в крови белый котик. Потом очертания котика начали расплываться, и вскоре передо мной лежал труп банкира Астафьева, с обломанными ногтями и рваной раной на шее. Несколько ребят спустились вниз, и Сережка пнул труп ногой. - Зря собаку убил, - сказал Сережка, - хороший был пес. Мертвые глаза Астафьева были широко открыты, и в них отражались черные, подсвеченные прожекторами облака. Я встал с колен и брезгливо отряхнул брюки. - Займись этой падалью, - приказал я Сережке, - да смотри, чтоб никто его не нашел.
* * *
Через пять минут я поднялся в свой кабинет. Что и говорить, на душе у меня было погано. Нет, против мокрых дел я ничего не имею. Тот не мужик, кто хоть раз в жизни кого-то не замочил. Заработал - получи маслину в лоб. Но Астафьев, по моим подсчетам, этого дела еще не заслужил. Даже несмотря на свои амуры с ментовкой. Фирма по обналичке, конечно, принадлежала ему. Но кидать-то моих подопечных он не собирался - налоговая полиция арестовала счет взаправду. И вообще решать его судьбу должен был я, а не какой-то поганый пес. В кабинете выпивали Асмодей и парочка местных шишиг. При моем виде шишиги сгинули. - Ты чего грустишь, Асмодей, - осведомился я, бросаясь в кресло. Красивый у меня бес. Черты лица настолько правильные, что хоть убей не разберешь: мужик или баба. А грудка большая, что твой футбольный мячик. - Шариф, а Шариф, - робко осведомляется Ас-модей, - а может, подпишешь? Мне ведь голову открутят без этого договора. Я протягиваю руку, и с гобелена, изображающего сбор плодов в саду, мне в ладонь срывается яблоко. Асмодей, видимо, обижается. Он понимает, что стоимость попорченного гобелена несравнима со стоимостью одного яблока. Я с хрустом надкусываю фрукт. - Тебе открутят, а мне нет, - заявляю я. - И вообще, чего ты бздишь? Считай, что ты на практике. Ты у себя в аду за сто лет тому бы не научился, что тебе вчера Сережка показал. Удрученный Асмодей заморгал длинными ресницами и робко потянул со стола журнал с беленькой 'маздой', к которой ластится белокурая девица с длинными волосами и короткой юбкой. - Может, тебе тачку сделать? Я хотел было послать его к черту, но потом вгляделся в журнал и улыбнулся. - Сделай, - говорю, - и в полном комплекте. Это, - и я стучу по машине, во двор, а это, - и я показываю на девицу, - в постель. Яблоко с гобелена оказалось кислое, я выкинул его и пошел посмотреть, что там с трупом Астафьева.
* * *
Когда я поднялся в свою спальню, Асмодей уже полусидел в кресле в виде той самой дамочки из 'мазды'. Дамочка оказалась и в самом деле очаровательной. Закувыркали мы с ней всю постель, голова у моей дамочки свалилась набок, глазки сияют от восхищения.Кувыркались мы с ней этак полчаса, а потом я кончил и скатился с моего беса.И так мне, признаться, хорошо, как никогда в жизни ни с одной блядью, не говоря уж о бывшей жене. Была у меня жена со второго курса по третий. Продлилась моя жена ровно столько же, сколько лекции по истории партии. В комнате полутьма, на стенах картинки - уж не знаю, из какого лувра их Асмодейчик попер... - Асмодейка, а Асмодейка, - говорю я, - а правда, что вы, бесы, с бабами тоже можете спать? - Правда, - говорит моя ненаглядная. - А детей вы бабе делать можете? - Конечно. - Да что ты мне заливаешь? Это ты ребятам заливай, а я сам с усами - у тебя ж тела нет. А сперма, получается, есть? - Семени у нас тоже нет, - отвечает Асмодей, - но видишь ли, в чем дело. Мы сначала совокупляемся с мужчиной в женском виде, и принимаем от него семя. А потом мы совокупляемся с женщиной в мужском виде и это-то сбереженное семя в нее изливаем. Тьфу! Мне даже не по себе стало. Вот полетит сейчас Асмодей в какую-нибудь Малайзию, и родится у меня там в Малайзии ребенок от беса... И тут звонит телефон. - Алло! - Ходжа? Это Карачун говорит. Ох и неприятно мне стало! Ох и пахнуло на меня адским холодом, почище, чем от моего беса! Право, я бы предпочел говорить с Люцифером лицом к лицу, чем с Карачуном по телефону. Карачун - шеф моего бывшего шефа Князя. Чтоб его перевернуло и сдохло. - Есть о чем почирикать, - говорит Карачун, - я к тебе сейчас заеду. Через пять минут я, в тренировочном костюме и в натянутых на босу ногу кроссовках, спускался с балкона во двор, куда въезжали одна за другой серебристые тачки с затененными стеклами, переливавшимися в свете прожекторов.Одну из машин мои парни остановили за воротами и что-то вежливо стали втолковывать. Очевидно, на одном из подручных Карачуна был надет крест. Карачун глядел вверх. На веранде второго этажа, кутаясь в халат, стоял мой Асмодейчик. В дамском виде. - Какая девочка! - сказал Карачун. - Это не девочка. - А что же? Я наклонился и подобрал с земли сухую ветку. Пробормотал заклинание - и в ту же секунду ветка обернулась довольно симпатичной блядью, стоявшей в чем мать родила. Я обсыпал блядь кучей кленовых листьев, дунул - и они превратились в изрядные тряпки от Диора. - Ну ты даешь, парень, - сказал Карачун. Его свита все также настороженно молчала. - Берешь девочку? - сказал я, кивая на экс-ветку. - Да не, - пробормотал Карачун, - мне как-то в борделе спокойней. - Зря, - отметил я, - отличная девочка и никакого СПИДа. Я дунул на девицу, и она опять превратилась в ветку. - О чем разговор? - спросил я. - Груз один надо отправить. - Куда? - В Венесуэлу. - А самолеты летать разучились? - Он там должен быть через час. Билет-то у груза был, только его у трапа один фраер караулил. Со звездочками на погонах. - А что мне за это обломится? - Во-первых, в ментовке на тебя закроют дело. - Они его и так закроют. - Во-вторых, мы на тебя закроем дело. Ходжа. А вот это кстати. Даже с Люцифером в петлице не хотел бы я противостоять Карачуну. - А бабки? - Будет дело, будут и бабки. - Где товар? Карачун щелкнул пальцами, и его подручный по прозвищу Колтун подал ему из глубины 'мерседеса' черный чемоданчик. - Кто отправляется в круиз? Карачун ткнул пальцем в себя, в меня и в чемоданчик. - Скажи твоим парням, - проговорил я, - чтобы вели себя тихо и не портили ничего в наше отсутствие. И чтобы девочку во-он ту не трогали, а то она превратится не в сухую ветку, а кое во что похлеще. Я повернулся и вошел в дом, и оба бандюка со мною. - Венесуэла большая, - сказал я, - куда нам надо-то? - Каракос, отель 'Лючия'. У нас там номера заказаны. Я помолчал. - У вас фото этой 'Лючии' есть? Карачун щелкнул пальцами, и одна из его 'шестерок' протянула ему пачку цветных снимков. Отель был пятиэтажный, в старинном испанском стиле, с розовыми стенами и белыми завитками карнизов. Я провел гостя в свой кабинет. Глаза Карачуна чуть расширились при виде начерченной на полу пентаграммы и пучков сушеных трав. Навстречу Карачуну метнулся черный кот. Это был любопытный кот: я вселил в его тельце душу одного из мелких бесов, но у меня чего-то не заладилось, и поэтому видимой у
