кота была только передняя половинка, а другая половинка, как и бес в его обычном состоянии, была невидима. В кабинете, одно напротив другого, висели два зеркала в человеческий рост. Я зажег свечи и прилепил одну из фотографий к зеркалу. Шли минуты. Карачун беспокойно вертелся, пытаясь вслушаться в мое бормотание. Фотография расплывалась и растекалась, она уже не висела на зеркале, а как бы впиталась в него. Теперь в зеркале сверкал во весь рост залитый полуденным солнцем пятиэтажный отель. Картинка оживала - одно из окон растворилось, к стеклянным дверям подкатился вишневый джип. Это было уже не зеркало, а стеклянная дверь между комнатой и улицей перед отелем. Я отворил стеклянную дверь и посторонился,. пропуская Карачуна. - Отель 'Лючия', город Каракос, не летайте самолетами Аэрофлота, - сказал я. Мы стояли на площади перед отелем. Карачун посмотрел на свои часы. На них было ровно полтретьего ночи.
* * *
В номере Карачун был молчалив и задумчив. Я его вполне понимал. На встречу, на которую он собирался, его приглашали в единственном числе, не считая телохранителя. Во всяком случае, о присутствии транспортного средства Карачуна на встрече ничего оговорено не было. И вот теперь Карачун колебался. С одной стороны, я слишком мелкая шавка, чтобы брать меня на встречу боссов, с другой - оставить меня в предбаннике с телохранителями тоже неудобно. В одном случае рассердишь боссов, в другом - меня. Я разрешил его раздумья. - Я, пожалуй, посплю, - заявил я. - Очень устал. Через пятнадцать минут Карачун заглянул ко мне в комнату. Я лежал на кровати, вытянувшись, и спокойно храпел.Карачун перекинул через руку летний плащ и ушел. Он не заметил голубя, сидевшего на карнизе и с любопытством заглядывавшего в окно. Когда Карачун вышел из подъезда и сел в большую черную машину, голубь тихо снялся с карниза и полетел за ним. Через час Карачун в черном лимузине подъехал к витым воротам загородной виллы. За воротами начиналась посыпанная песочком дорога, и вдалеке трехэтажный особняк с мраморной лестницей, встающий над кустами роз, как выползающее из-за горизонта солнце. Со ступеней сошли несколько людей в белых, как лист финской бумаги, костюмах. Впереди шел коренастый человек с неприятным шрамом на губе. Белый голубь подлетел поближе и доверчиво опустился на песок, ближе к ногам беседующих. Коренастый чего-то сказал, и Карачуну перевели: - Меня известили, что вы не приедете. - Я передумал, - ответил Карачун. Голубка у его ног недовольно встопорщила крылышки. 'И чего это меня сюда понесло?' - недоумевала она. Я вполне разделял ее недоумение. Дело в том, что я, собственно, не превращался в голубку. Мое бренное тело лежало на кровати в тысяча пятнадцатом номере гостиницы 'Лючия', словно мешок с картошкой в погребе, а душа моя временно перебралась на постой в тело голубки. Впрочем, голубка многое соображала, так как летать я не умел и потому оставил ей некоторые рудиментарные способности.В эту минуту ворота распахнулись сноца, в них въехала длинная черная машина и из нее вышел - Князь. - А вот и ваш помощник, - радостно объявил коренастый. Большой важный голубь опустился рядом и попытался присоседиться к голубке. Черт! Только ухажеров мне не хватало! Князь смотрел на своего шефа, как на привидение. Потом он овладел собой, улыбнулся, и вся компания ушла в дом. Я стал раздумывать, чем бы мне таким прикинуться, чтобы послушать назревающий разговор, не рискуя быть раздавленным в облике таракана или мухи. Но не успел я определиться, как привезшая Князя машина сдала назад, взревела форсированным движком и выехала со двора. Это мне не понравилось. Я взмахнул крылышками и что было сил полетел обратно. Через полчаса я сел на подоконник в номере. Окно было раскрыто, ветер выдувал занавески, и я видел собственное тело, мирно посапывающее на кровати. В следующую секунду дверь распахнулась, и в комнату ввалились трое парней: две 'шестерки' зама Князя, Урюк и Чех, и один новенький. - Вот он, - скомандовал Урюк. Чех щелкнул предохранителем - и тут же, откуда ни возьмись, ему в лицо метнулось что-то когтистое и пушистое. Чех обернулся и мгновенно, навскидку выстрелил. Раненая голубка забилась на полу. Моя душа метнулась из нее как ошпаренная. - А-а, - орал Чех, - она выбила мне глаз. Моя душа кружила в воздухе. Единственное, что я понимал - мне в себя сейчас нельзя. Их трое. Я один. Через секунду Чех вновь поднял волыну - и всадил одну за другой две маслины в своего товарища. - Ты что? Новый выстрел - и третий, неизвестный мне, лежит на полу.Потом Чех поднял пушку и упер ствол себе в висок. Лицо его отчаянно исказилось: связь между нашими сознаниями колебалась и подскакивала, как понтонный мост в ледоход, он понимал, кто его дергает за ниточки. 'Ходжа, отпусти, - глухо пробормотал Чех, - мы же с тобой одну девку трахали'. Прогремел выстрел-и Чех улегся рядом со своими товарищами.
* * *
Карачун вернулся через два часа. Я лежал на кровати и смотрел телевизор. - Проснулся? - спросил Карачун. Я встал и, подойдя к платьевому шкафу, открыл дверцу. В шкафу лежали все трое голубчиков, приходивших по мое тело. - Меня разбудили, - сказал я. Карачун заглянул в шкаф и выматерился. Мы спустились вниз. У подъезда все еще стояла длинная черная. Карачун позвонил из машины своему корич-невоусому приятелю, чтобы тот принял необходимые меры по очистке номера, а потом та же тачка отвезла нас в аэропорт.
* * *
Обратно мы летели с пересадкой: сначала в Париж, а уже оттуда в Москву. Оставался уже час лету до Москвы, когда Карачун, молчавший всю дорогу, как сломанный телевизор, вдруг сказал: - Знаешь 'Алике-радио'? Еще бы не знать! Самый крупный жилец под 'крышей' Князя. - А то. Я с них долги для Князя собирал. - Собирал для Князя, теперь будешь для себя. И в следующую секунду в самолете грохнул взрыв. Людей швырнуло вперед, о кресла, а из-под правого крыла стали вырываться языки пламени. Свет вырубился и зажегся снова, но тусклый и неживой. - Горим, - отчаянно завопили люди. Карачун схватил меня за руку. - Это Князь, - закричал он, - сматываемся! Самолет кувыркался в воздухе. Людей швыряло, как картошку. Их было двести пятьдесят человек или около того. - Ну же! - Тебе не кажется. Карачун, - проговорил я, - что будет несправедливо, если мы с тобой сгинем из этого места, а люди, которые ко взрыву не имеют никакого отношения, влупятся в землю? - Аладдин! Я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Крики людей постепенно смолкали в моем сознании, все обволакивалось тягучей, полусладкой пеленой. Я видел, как горят провода и горючее в полупустых баках. Я видел, как мечутся стрелки приборов. Я видел недоумение летчиков в их кабине. - Летим, е... летим! - заорал старший пилот. Мы действительно летели, и только мне была доступна вся красота этого полета: вперед самолета, запряженные упряжкой заклятий, мчались со скоростью 700 км/час два огромных рогатых джинна, изрыгая пламень и обрушивая проклятия на голову охомутавшего их колдуна. - Выпускаем шасси, - закричал пилот, - мы садимся!
* * *
Самолет стоял на взлетной полосе, и пожарные машины купали его в блестящих пенных водопадах.Рядом медицинские 'синеглазки' развозили спустившихся с трапа людей. К публике в погонах и в халатах, окружившей аварийный самолет, подошел полковник Яниев с несколькими своими подручными. - Что с рейсом 8476? Капитан контрразведки бросил: - У них на борту взорвалсь бомба. Они вообще не могли сесть! Их двигатели отказали за сорок минут до посадки! Яниев помолчал, а потом спросил: - Пассажир по фамилии Ходжаев был на борту? Полковник сверился со списком. - Ага... А вон он идет, последним. Ты смотри, какой бледненький... Кажется, больше всех перепугался.
* * *
Самолет давно уже стоял на полосе, а я все лежал в кресле. Сил у меня было меньше, чем витаминов в гамбургере. Это вам не шуточка - вчера свистнуться по воздуху в Венесуэлу, а сегодня протащить на своей спине, хотя бы и с помощью заклятий, здоровенный аэробус! Меня вывели из самолета последним и усадили в белый милицейский 'форд'. Мне плевать было, во что меня усадили. Там всех сажали по таким 'фордам'. Карачуна, который сошел раньше и дожидался меня у трапа, тоже увезли в государственной тачке. Мир двоился у меня перед глазами. Я видел сразу несколько его оболочек. Я видел милицейский 'форд', в который меня заводили, и полковника, который спрашивал: - Господин Ходжаев? А рядом с полковником стоял джинн ростом с половинку Останкинской телебашни, и джинн этот качал права на тему того, почему это я заставил его переть на себе этакого крылатого карася. - Ковры таскал! - орал джинн с восточным акцентом. - Кур таскал, людей таскал, дворцы таскал, но чтобы такую вонючую штуку! - Заткнись, - сказал я, - а то сейчас в бутылку законопачу. - Ах в бутылку, - ухмыльнулся джинн, и тут я вырубился. Как оказалось впоследствии, мне просто врезали дубинкой по голове.
* * *
Через полчаса, когда я открыл глаза, я обнаружил, что сижу в обшарпанном милицейском кабинете и на меня лыбятся двое ментов: один - полковник, другой - майор. В голову мне словно вчерашние щи вылили. Все вокруг двоилось. Магической силы у меня было на самом донышке. - Полковник Яниев, - представился один мент. - Майор Осокин, - другой. - С прибытием вас из Венесуэлы, - сказал Яниев, - на нелетающем самолете с песком в двигателе вместо горючего. Я сглотнул. Горючее я превратил в песок, когда понял, что единственный способ потушить пожар --это сделать так, чтобы гореть было нечему. Я, морщась, полез в карман брюк и похолодел. Они изъяли все мои документы. Они изъяли парочку талисманов. Они изъяли даже бумажку с 'люгером', так что я стоял совершенно безоружный. - Что ты делал с Карачуном в Венесуэле? - На крокодилов охотились, - ответил я. Этого не стоило говорить - кулак полковника сбросил меня наземь со
