нескольких лакеев.
Господин был почему-то очень обижен моим отказом принять его покровительство.
Его люди связали меня, отыскали в инструментах Жерара подходящее клеймо, раскалили и впечатали лилию мне в плечо. Обуглилась кожа, шипела, превращаясь в сгустки крови. На глазах чернело под раскаленным железом мясо. Такой боли нет, наверное, и в аду. Зубы мои так сжали засунутый в рот кляп, что его только к вечеру удалось удалить изо рта.
Заклеймив несговорчивую дурочку, господин, довольный шуткой, потрепал меня по щеке и поспешно удалился. Стоящий на страже лакей предупредил, что возвращается домой Жерар.
Брат первый, как профессионал, оценил проделанную надо мной работу. С точки зрения палача, клеймо вышло безупречно.
Чтобы достать увязший в зубах кляп, Жерару пришлось разжимать мне челюсти какими-то железяками. В результате хрустнул и сломался с левой стороны зуб, рядом с глазным, пришлось его удалить.
Это и был заключительный итог такого полного на события дня.
Ну и что было делать бедной, незаконнорожденной сиротке? Подать в суд? На кого, на человека в черной маске? И его бы нашли? Правда?
Как сейчас вижу, суд объявил бы меня невиновной, судья дунул бы на клеймо и оно упорхнуло с плеча. Все кругом признали бы меня честной девушкой и, утирая слезы, доверили бы роль Пресвятой Марии в пасхальной процессии.
Королевскую лилию нельзя удалить, не срезав полплеча. Клейма для того и ставят, чтобы они сопровождали своих владельцев всю оставшуюся жизнь. И отсутствие куска плеча является точно таким же клеймом, как и лилия, что украшала его до операции. Только скрыть его куда труднее, чем небольшой цветок.
Брат лучше меня знал жизнь.
– С таким украшением долго не живут… – заметил он.
– Посмотрим! – крикнула я, выплевывая остатки кляпа. – Ведь я не виновата!
– Ты невиновна перед Богом, перед людьми с лилией на плече ты будешь виновной всегда.
Наверное, палачами становятся очень умные люди.
А теперь заметьте, я не сказала, что это история правдива. Может быть, я и лгу. В конечном итоге я не собираюсь выворачивать свою душу наизнанку! Я просто вспоминаю… А к истории с лилией мы вернемся позже.
– Ты должна уехать из города, – сказал тогда Жерар, прикладывая на клеймо примочку. – Робер получает где-то в Берри приход, ты поедешь с ним. Я буду скучать по тебе, сестренка!
– Со мной не соскучишься! – надув губы, заявила я.
А что я могла ему еще сказать? Он и так все понимал.
Мы с Робером перебрались в Берри.
Он стал священником в маленьком приходе, я сидела затворницей дома, ведя скромное хозяйство, наслаждаясь тишиной и спокойствием. Потихоньку рубцевались раны на сердце.
Хотела ли я большего? Ну если в детстве вас учат правильно держать спину в красивом платье и грациозно танцевать, то в юности трудно согласиться с тем, что ваш удел – кухня и кладовая.
Граф де Ла Фер вспоминает, что мы с братом были в Берри пришельцами и никто не знал, откуда мы явились. Конечно, он, как всегда, прав. Священнослужители у нас, во Франции, что цыгане – шастают себе по стране, не оставляя никаких следов.
Другое дело, что ни Робер, ни я старались ни с кем не общаться. Этот образ жизни был для нас наиболее привычен.
Брат с головой ушел в дела своего прихода, надо было бы радоваться, но я видела, что делает он это, истязая себя, словно стараясь непосильной, отнимающей все время работой заставить себя ни думать, ни чувствовать, ни жить.
Сердце болело, но что я могла сделать? Сломанную душу извне не срастишь, а сам Робер упорно не замечал, что Пресвятая Дева смотрит на него со стены церквушки мамиными глазами.
Зато вскоре о благочестии молодого падре заговорила вся округа. Слепые люди… опять они видели только то, что снаружи, и не могли понять, что человек отказался от жизни, что, разрывая себя на части ради остальных, он делает это не от полноты души, как у настоящих подвижников, а, наоборот, от полной ее пустоты.
Мое затворничество тоже рождало слухи и сплетни. Когда я выходила в церковь, за мной просто тянулся шлейф загадочности куда длинней королевского. А мне так хорошо было одной, со своими думами, своими книгами.
Клеймо тоже чувствовало себя превосходно.
Но все чаще на тех же службах, что и я, стал появляться молодой граф де Ла Фер, двадцатипятилетний красавец с внешностью бога и манерами принца.
Разумеется, совершенно случайно.
Умный, тактичный, сдержанный, граф очень ловко начал свою осаду молодой белокурой красавицы. Он не шел напролом, не обнаруживал своих чувств, а тихонько приручал меня к себе. Постепенно мы стали друзьями и душа моя начала открываться навстречу этому человеку.
Ну и не будем забывать, что для бедной незаконнорожденной девушки стать графиней, супругой красавца перед Богом и людьми – неслыханная честь. Какой благородный граф!
Не успела я опомниться, как оказалась в глазах влюбленного графа божеством. Он открыл во мне
