Надеюсь, Его Высокопреосвященство, давая подобное поручение, отдавал себе отчет в том, что срезать подвески мне придется отнюдь не во время исполнения затейливых фигур балета или в светской беседе около накрытого стола. Да что там, просто уверена.
Задерживаться на маскараде я не стала и, покинув Виндзор, поспешила домой.
Полчаса спустя де Витри отправился обратно в Париж с моим письмом, где было написано:
Согласитесь, что деньги, которые я выручила за букетики, совершенно не в счет.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
…И ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА ИМИ НЕПРАВИЛЬНО РАСПОРЯЖАЮТСЯ
Двадцатого сентября Его Высокопреосвященство получил мое письмо и отреагировал на него должным образом.
Двадцать четвертого сентября я с небольшой охраной в мужском платье покинула Лондон и выехала в Париж.
Кардинал получил пару подвесок двадцать восьмого числа, после чего я сразу же вернулась в Англию.
Уже в Дуврском порту, когда наше судно стало на рейде и когда мы уже собирались покинуть его, а судно должно было опять пересечь Ла-Манш, пришло неожиданное известие, что по приказу герцога порты Англии закрываются и сообщение с Францией прерывается, вплоть до удержания в порту почтового пакетбота. Все это было похоже на неофициальное объявление военных действий.
И в этот же миг мимо нас проскользнул маленький бриг, на палубе которого был виден молодой человек в форме гвардейца Дома короля[5] Все указывало на то, что королева получит свои подвески к празднику. Предупреждать кардинала было поздно, покинуть Англию без риска быть утопленным пушечным залпом и успеть к балу в ратуше не представлялось возможным. В качестве слабого утешения я постаралась лишь хорошенько запомнить название брига, которого официальные распоряжения первого министра английского королевства не касались.
Его звали «Зунд».
Грустно было узнать, что мои подвиги интригу не спасли. Герцог, конечно, ни черта не заметил, но присланный королевой д'Артаньян умел считать до двенадцати. А при наличии безграничной власти на острове и возможности тратить на себя невероятные суммы в том, что Бекингэм раздобыл две новые подвески на голубой бант, ничего странного не было.
Его Высокопреосвященство, как обычно, выкрутился и при этом невообразимом конфузе, когда вместо разоблачения королевы чуть не свернули голову ему самому. Он был нужен королю, поэтому король ему поверил.
Но вот мое положение было отнюдь не блестящим. Разумеется, герцог сообразил, кто мог срезать подвески с его плеча и почему это леди Винтер была так любезна с ним на балу. Доказать он ничего не мог, но это значило лишь, что появляться при дворе мне стало очень небезопасно…
В конечном итоге маленькая нелепая интрижка, тешащая самолюбие сильных мира сего, навредила значительно больше, чем принесла пользы.
Я ушла в тень, избегая появляться в столице, и сказывалась больной, забросив все дела и готовая в любой момент бежать.
Слабым утешением было лишь то, что когда разбитый герцогом Монморанси Субиз сбежал в Англию и появился в Лондоне, ему мягко, но откровенно дали понять, что на помощь могут рассчитывать лишь победители. Посеянные загодя семена все-таки дали свои плоды. Горькое утешение. Надо было возвращаться домой, во Францию.
Во Францию, которую я покинула восемь лет назад…
ГЛАВА ПЯТАЯ
ДЕВЯТЬ ЛЕТ НАЗАД
Вот и пришел черед этой печальной истории. Пора вернуться в юность.
Моя мать была женщина красивая, но не обеспеченная. Приданого у нее не было, и, разумеется, брак ей не светил.
Она была просто содержанкой крупного королевского чиновника, человека довольно знатного происхождения. Поэтому внешняя сторона ее жизни была великолепна, но основывалась на чрезвычайно шатком фундаменте. К несчастью, душа у нее была пылкая, и она совершила страшную ошибку, непростительную для содержанки: влюбилась в своего господина. От этой любви родились два моих старших брата и я, самая младшая в семье.
Пока был жив отец, все кругом, конечно же, считали маму госпожой и мы жили и воспитывались, как подобает детям из хорошей семьи. Это, кстати, и объясняет, почему я не терялась ни в графском замке, ни в королевском дворце.
Связь их была целиком незаконной, вот почему ей придавался подчеркнуто пристойный вид. И, видимо, отец и мать, увлеченные созданием этой красивой картинки, совершенно забыли о том, что писана она на негодном холсте.
Братья были уже подростками, когда отец был убит. И все, разумеется, сразу закончилось. Как сказали заплаканной маме, будь ты хоть трижды матерью его детей, но если ты всего лишь содержанка, то и место твое и твоих ублюдков на помойке. Семья отца весьма недвусмысленно показала ей на дверь, попутно отобрав все, что, по их мнению, ей совершенно не принадлежало.
Тут-то и выяснилось, что жить нам не на что.
Первенцу, моему старшему брату Жерару, отец, правда, успел выправить дворянство и для фамилии отписать крохотный клочок земли, дающий право на приставку «де». Но четверым жить на доходы, что давала та земля, было совершенно невозможно.
