Днем я сплела из батистовой веревки миленький коврик. Положив его на скамеечку и поставив сверху ноги, я из кресла молча наблюдала за обыском.
– Нет-нет, – разочарованно сообщил дорогой брат. – Этой ночью Вам еще не удастся убежать.
Мне было искренне его жаль, он так старался. Хотела ему сказать, чтобы он посадил меня на хлеб и воду, глядишь, я и протиснусь в каминную трубу, но не стала. Еще за чистую монету примет.
Через час после того, как ушел дорогой брат, Фельтон пришел проконтролировать смену караула. Теперь по шагам, раздающимся в коридоре, я могла безошибочно определять, кто там находится.
Было еще рано, поэтому он не вошел. Надо было ждать.
Через два часа часового опять сменили. Вот теперь минутки потекли, как текли до этого часы.
Часовой разминал пятки, маршируя по коридору.
Затем опять раздались шаги Фельтона.
Я прислушалась.
– Слушай, ни под каким предлогом не отходи от этой двери, – сказал Фельтон часовому. – Тебе ведь известно, что в прошлую ночь милорд наказал одного солдата за то, что тот на минуту оставил свой пост, а между тем я сам караулил за него во время его недолгого отсутствия.
– Да, это мне известно, – подтвердил часовой.
– Приказываю тебе надзирать самым тщательным образом. Я же войду и еще раз осмотрю комнату этой женщины: у нее, боюсь, есть злое намерение покончить с собой, и мне приказано следить за ней.
– Отлично, – сделала я вывод. – Вот строгий пуританин начинает уже лгать.
– Черт возьми! – гоготнул солдат, – господин лейтенант, Вы не можете пожаловаться на такое поручение, особенно если милорд уполномочил Вас заглянуть к ней в постель.
Фельтон промолчал, не стал обрывать подчиненного.
– Если я позову, – сказал он, словно не расслышав последних слов, – войди. Точно так же, если кто- нибудь придет, позови меня.
– Слушаюсь, господин лейтенант. Фельтон вошел.
– Это Вы? – «удивилась» я, поднимаясь ему навстречу.
– Я Вам обещал прийти и пришел.
– Вы мне обещали еще и другое, – напомнила я.
– Что же? – удивился Фельтон, вспомнил и перепугался: – Боже мой!
– Вы обещали принести мне нож и оставить его мне после нашего разговора, – уточнила я.
– Не говорите об этом, сударыня! Нет такого положения, как бы ужасно оно ни было, которое давало бы право Божьему созданию лишать себя жизни.
Золотые слова, я тоже так думаю.
– Я передумал, – продолжал Фельтон, – ибо пришел к заключению, что ни в ком случае не должен принимать на свою душу такой грех.
Ну вот, так хорошо начал и так плохо окончил.
– Ах, Вы передумали! – презрительно бросила я и снова села в кресло. – И я тоже раздумала.
– Что? – встревожился Фельтон.
– Что я ничего не должна сказать человеку, который не держит слова.
– О боже мой!
– Вы можете удалиться, я ничего не скажу. Фельтон поколебался, но затем сказал:
– Вот нож! – и вынул из кармана клинок.
Боже, как хочется мне его иметь. В определенных случаях человек с лезвием в руках и человек без оного – большая разница.
Хотя еще неизвестно, что он принес. Может быть, столовую безделушку, которой дорогой брат отбивает горлышки у бутылок.
– Дайте мне его посмотреть, – попросила я.
– Зачем? – тут же спросил Фельтон.
– Клянусь честью, я его отдам сейчас же! – пообещала я. – Вы положите его на этот стол и станете между ним и мною.
Фельтон подал мне нож.
Я осмотрела его, попробовала пальцем кончик ножа, проверила лезвие. Нож небольшой, острие – «лисья мордочка». В моей руке лежит удобно, обратный хват, который я так люблю, получится довольно крепким. Неплохая сталь, а заточен плохо, хорошо хоть заточка полуторасторонняя. Нужно точить заново, если он мне его оставит, придется этим заняться. А вот метать его не стоит, полетит как столовая ложка, жаль…
Одно мне только непонятно: как при своей любви к оружию в ответственные моменты я всегда оказываюсь без оного. Впрочем, что тут понимать, я же ехала к Бекингэму на переговоры, и обнаружь он на мне хотя бы заостренную шпильку, при его-то «храбрости»…
