широкая стена с массивными башенками через равные промежутки. Через ворота в стене по выложенной брусчаткой дороге можно было попасть к двери гробницы. По краям дороги сидели гигантские каменные лягушки.
За гробницей Молниеносного погребальные дворцы шли уже упорядоченным строем, по три в шеренге. Героям, которые хотели лежать бы здесь, надо было торопиться: место в Пуповине кончалось. Хотя разве это проблема для настоящего героя? Всегда можно выкинуть отлежавшего свое и освободить гробницу для собственного трупа.
— И тогда непобедимый воитель Молниеносный, — с чувством рассказывала надзидама, — определил, что его час не за горами. Вместе с собой он, помимо любимых жен и преданных слуг, решил также взять верную армию, чтобы также доблестно водить ее в бой на облачных полях, как водил ее всю жизнь на земных.
Представляю, какой переполох поднялся среди верной армии! Чем и плохо, когда на всю власть — один человек, а остальные всего лишь верная армия.
Держу пари, вместо того, чтобы связать и к морю на свежий воздух — головку проветрить, все по- прежнему лбы разбивали перед его троном, предпочитая не замечать неуклонно растущего безумия в глазах Молниеносного.
Разве что верная армия всерьез задумалась, как бы накинуться наконец на него скопом и немножко придушить, не тратя времени на проветривание Молниеносной головы.
Решение окончательно потерявшего связь с реальностью Молниеносного, по рассказу надзидамы, проняло всех. И вот когда он уже дергал в предсмертной агонии хвостом, ему подсунули на подпись указ, где он 'милостиво соизволял дозволить' заменить живых воинов на куклы в полный рост.
Он и подписал, уже на полпути к небесным полям, где, боюсь, приземлился в полном одиночестве и долго с недоумением взирал по сторонам в поисках верной армии. К сожалению, надзидама не сказала, была ли при его дворе партия жен такой же влиятельной, как партия военных. Заменили их на куклы или оставили все как есть?
Облицовка насыпи над гробницей Молниеносного отражала солнечные лучи, словно зеркало. Только зайчиков не пускала. Плиты были отполированы на удивление хорошо.
Мы мельком оглядели долину и поехали дальше.
Качество дороги после Пуповины резко улучшилось, сразу запахло близкой столицей.
Река изменила пейзаж вокруг себя, плешивых кочек не осталось и в помине, все кругом цвело и пахло. Точнее, цвело бы и пахло, если бы была весна. Но и осенью было на что посмотреть.
И тут, на самом интересном месте, эта гнида надзидама приказала наглухо задраить окна в повозке, словно люки в корабельном трюме. Остаток пути мы провели как соленые огурцы в бочке.
Стоило ехать с открытыми окнами две недели по степи!
Скорость повозок увеличилась.
Мы пронеслись по мосту, прогромыхали по мостовой, кружили и заворачивали, ехали то вверх, то вниз.
В результате этих странных маневров нас привезли в какое-то странное помещение, пустое, необъятное, больше всего похожее на склад, и выгрузили с пожитками прямо на холодный грязный пол.
— Быстро переодеться в форму номер четыре, — прошипела с перекошенным лицом надзидама.
Сгрудившись кучкой посреди гулкого зала, пахнущего сырым погребом, мы в полном недоумении стали натягивать на себя белые блузы и серые юбки. Надзидама тоже спешно облачалась в свой, надзидамовский вариант этой формы, то роняя тесемки, то наступая на свои оборки.
— Поштроиться! — скомандовала она, держа в зубах шпильки.
Недовольно бурча, мы поштроились, то есть построились. Вошел Серый Ректор, оглядел наш нестройный ряд и растрепанную, скособоченную надзидаму, поморщился.
— Сейчас, барышни, вас заберут по домам родственники, но это не значит, что вы перестанете быть воспитанницами, — холодно сказал он. — Итак, прослушайте правила для воспитанниц, находящихся в отпуске. Перемещаться по улицам города, бывать в общественных местах и на публичных приемах дозволяется только в форме номер четыре и в сопровождении родственников. Появление на улицах после Часа Дракона[3] запрещено. Посещение увеселений запрещено. Замена перчаток на более светлые категорически запрещена. Раз в неделю вы обязаны явиться на перерегистрацию. Все.
Как и большинство наших суровых правил, выполнять их собирался только полный недоумок. Разве что кроме последнего правила. С перерегистрацией дело обстояло строго: не отметишься — объявят в розыск.
— По двое построиться, — звонко и мелодично скомандовала надзидама, вынувшая наконец шпильки изо рта.
Ректор возглавил процессию, барабанщик и флейтист грянули марш пансионата, и мы с помпой появились в соседнем помещении, где парились заждавшиеся нас родственники. Наверное, наш сверхскоростной обоз опоздал, что и послужило причиной последних событий.
Наконец каждый номер вручили соответствующему родственнику под роспись. Меня дожидался совершенно незнакомый мне дяденька. По виду — слуга.
Вместе с ним мы покинули душное помещение и очутились на сырой, сочащейся дождем улице. Я просто глазам не поверила: настоящий дождь, мелкий и теплый, он даже не лил, а сеял, почти висел в воздухе, как туман. В Пряжке сейчас он был бы или снегом, или градом.
К слуге прилагался экипаж, в данный момент это было очень кстати.
Мы забрались, и он мягко покатил по раскисшим улицам. Было так интересно посмотреть на знаменитый Хвост Коровы, но дождь убаюкал меня в экипаже, как в колыбели, и я позорно проспала весь путь до дома двоюродной тетушки.
Окончательно я проснулась уже в темном коридоре. Повинуясь легкому направляющему толчку в спину, пошла за другим человеком, к которому прилагался уже не экипаж, а подсвечник с толстой свечой.
Человек со свечой привел меня к неплотно прикрытой двери. В щели просачивались яркие полоски света.
Протирая заспанные глаза кулаком, я вошла.
Комната была освещена множеством свечей, закрепленных в напольных, настольных и настенных подсвечниках.
Кроме свечей в комнате были люди и толстые войлочные подстилки на полу в качестве мебели. Ну еще шкаф, стол и несколько табуреток.
В центре комнаты стояла спиной ко мне и о чем-то горячо спорила с двумя молодыми людьми девица, наряду которой позавидовали бы даже наши эротичные охранники из Пряжки.
Юбка у нее отсутствовала напрочь, замененная обтягивающими ноги лосинами и высокими сапогами. Узкий костюм с вызовом охватывал ее, на локтях блестели заклепками налокотники, на плечах — наплечники. На боевом мужском чеканном туго затянутом поясе висел футляр с метательными шипучками.
Она гневно подергивала хвостом в ответ на доводы собеседников, а ее светлые длинные волосы были собраны в высокий конский хвост на макушке.
Ничего себе у меня тетушка…
На звук захлопнувшей двери она обернулась.
— Привет, старушенция! — мрачно сказала я. Это была не двоюродная тетя.
Это была моя родная сестра. Старшая.
А тетя, оказывается, все-таки существовала.
Самая настоящая, и дом, в котором мы сейчас находились, принадлежал как раз ей, безо всякого обмана.
