Шеврикука, или Любовь к привидению

на вес? - Тяжелые. Будто из благородных металлов. Но и те жетоны были тяжелыми. - А нельзя ли подержать в руках эти вещицы? - Их нет. - То есть? - Квартиросъемщик съехал. На днях. - По обмену? Если по обмену, его можно найти в Москве. Пусть и в чужом доме. - Нет. Его не найдешь. Он вообще съехал. - Да? - Петр Арсеньевич опять поглядел на Шеврикуку с вниманием. - Жаль. Скорее всего, это не жетоны из москательного магазина. - А если это подделки? Ложные изделия для какой-либо игры? - Вот потому-то их и надо было подержать в руках. - И что же в них примечательного? - Монета, возможно, из Бактрии. Профиль этот - царя, возможно, одного из наследников македонского государя. А очень может быть, что это обол... - Обол? - как бы засомневался Шеврикука. - Обол, как помните, греческая монета, - сказал Петр Арсеньевич. - Ею платили за перевоз в царство мертвых. - Вот тебе раз! - удивился Шеврикука. - Потом оболом стали называть предмет, служивший не обязательно платой за перевоз, а, скажем, пропуском в нечто укрытое и тайное... Но я не уверен, что это именно обол... А фибула... Фибула эта древняя... То есть если верить вашему рисунку... Вы, конечно, знаете, о фибулах... - Конечно! - поспешил Шеврикука. И чуть ли не поперхнулся. Сразу же и отругал себя: зачем теперь-то надо было врать! - Фибулы встречаются и в скифских захоронениях, - сказал Петр Арсеньевич, - но эта скорее западного происхождения... Похожа на ту, что имеется в музее в Лукке. Вам не кажется? - Вроде бы... - скашлянул Шеврикука. - А впрочем, есть сходство с лангобардской фибулой из Фриули... Та и зовется - 'лошадиная голова'. Но не могу утверждать определенно. Память! Увы! Память! Нет, вы, любезный Шеврикука, имеете дело с дырявым стариком... - Я так не думаю, - сказал Шеврикука. - Вот если бы вы мне доверили эти листочки дня на три... - Нет! - воскликнул Шеврикука. - Нет! Они мне необходимы! И он моментально, неожиданно для себя, протянул руку и вырвал листочки у Петра Арсеньевича. Петр Арсеньевич в испуге отодвинулся от Шеврикуки. Пробормотал виновато: - Я ни на что не хотел посягать... Просто... Мой интерес мог быть вызван увлечением лошадьми... 'Какими лошадьми! - свирепо думал Шеврикука. - При чем тут лошади!' - Конечно, конечно, - говорил Петр Арсеньевич, - это увлечение возникло оттого, что нам не положено быть всадниками. Что мы можем - покататься украдкой без седла да заплетать по ночам гривы. И более ничего. А ведь история многих столетий на Земле - это история человека и лошади. На то, чтобы возникли стремя, седло, подковы, ушли века... Петр Арсеньевич говорил, говорил и руками, прислонив трость к скамье, стал нечто показывать, а Шеврикука его не слушал. Он вспоминал, как Гликерия принимала у него на хранение вещицы Пэрста-Капсулы. Как горели у нее глаза любопытством, азартом, ожиданием добычи. Как сжались ее пальцы, лишь только на ладони ее оказались монета и фибула. Потом она успокоилась и будто остыла. Повеселев и даже напевая что-то из 'Аскольдовой могилы', и снова не принимая Шеврикуку во внимание, стала ходить по будуару в своих заботах. (В те мгновения Шеврикука увидел на стене новую здесь обманку. Или и впрямь восемнадцатого столетия. Или хорошую имитацию. В зелено-голубой дали стоял белый барский дом, прямо же перед зрителем на будто бы картоне были будто бы приколоты булавками - 'как живые' - три пестрые бабочки, рядом с ними лежали два осиновых листа. А в углу картона написали 'выцветшими' буквами: 'Ольгово. Имение гр. Апраксина'. Тогда Шеврикука успел подумать: 'Ольгово, Ольгово... Ведь что-то слышал...' Теперь он вспомнил: из Ольгова Дмитровского уезда, имения Апраксиных, происходили предки квартиросъемщика из его подъезда, Митеньки Мельникова. В связи с Ольговом Митенька что-то говорил и про Пиковую Даму, впрочем, он был пьян.) Да, да, Гликерия ходила и напевала и уже не была хищной птицей, наметившей внизу, в огороде, выводок цыплят. Ее ждали корт, манеж, пусанский диалект. Она готовилась выйти из простоя и покорить (испугать, восхитить, соблазнить) во время ночных смотрин валютных особ. 'Взглянуть надо будет на эти смотрины!' - сурово пообещал Шеврикука. Но и не одни смотрины без сомнения держала в уме Гликерия... И Шеврикуке стало жалко вещиц. Надо было их отобрать! Вырвать их, что ли, как сегодня он вырвал листочки из рук Петра Арсеньевича. Но Гликерия была не Петр Арсеньевич... - Да, конечно, куда более, нежели история лошади, меня занимает история рыцарства, - услышал, наконец, Шеврикука Петра Арсеньевича. - Это чрезвычайно увлекательная история. Но без лошади не было бы и средневекового рыцарства... А Шеврикука потихоньку успокаивался. Теперь он думал, что пальцы Петра Арсеньевича, может, и не дрожали. Может, и Гликерия не была тогда хищной птицей. И все ему прибредилось. Как прибредилось и Чудовище. А вещицы неудачника Пэрста-Капсулы - обыкновенный хлам. Или - расхожие поделки. - Представьте себе, - Петр Арсеньевич говорил уже восторженно, - два века человечество жило предчувствием появления Роланда... - Предчувствием явления кого живет оно теперь? - спросил Шеврикука. - Не знаю... не знаю... - растерялся Петр Арсеньевич. - Но я продолжу, если позволите... Два века - Роланд явился, чтобы пасть в Ронсевильском ущелье. Теперь его чувства к прекрасной Альде кажутся смешными. Они и тысячу лет назад многим казались смешными... Да... Вот нынче на кооперативных лотках можно вроде бы купить любую книгу. Любую чепуху. А высокопочтенные рыцарские романы они не догадались выпустить. Вам, Шеврикука, не приходилось видеть в киосках сочинения, скажем, Кретьена де Труа? Или 'Смерть короля Артура'? - Я на них и не обратил бы внимания, - сказал Шеврикука. - Читаю исключительно детективы и боевики. Всякие крутые вещи. И в пустых квартирах, если уж решу что-нибудь посмотреть на видео, то непременно боевики. - Ну да, ну да, все эти Шварценеггеры, младшие Ливановы и Соломины, Сталлоне... И самому небось хочется стать сыщиком или суперменом? полюбопытствовал Петр Арсеньевич. - Каким уж там сыщиком! - лениво махнул рукой Шеврикука. - А я вот не отказался бы побыть рыцарем, - произнес Петр Арсеньевич мечтательно. - Но тем, стародавним. В латах, с мечом и копьем, и на коне в тяжелых доспехах. Тогда это был танк. И не отказался бы от дамы сердца. - Рыцари сражались с чудовищами, - заметил Шеврикука. - И с чудовищами! - обрадовался Петр Арсеньевич. - Да! И с чудовищами! Славный Беовульф с могучим Гренделем. А потом и с его страшной матерью. - Чудовищ нынче нет. В Останкине, по крайней мере. - Кто знает, - сказал Петр Арсеньевич. - Вы всерьез? - спросил Шеврикука. - Мы говорили. И из кашки-клевера можно вызвать или вызволить совершенную и премудрую силу. А из чего-то - и злую. Иному же необходимо именно чудовище. - Но зачем? - Может, для того, чтобы иметь сторожа. Для себя и своего достояния. У всех свои тайны. Кроме вас, любезный Шеврикука, простите. Кроме вас. А об Отродьях, тех, что на Башне, нам и вовсе ничего не известно. Что им нужно? Чего они желают или жаждут? А тому же славному Беовульфу пришлось биться с огнедышащим драконом, караулившим сокровища древних курганов. Был еще дракон Фафнир... - 'На море на Окияне есть бел-горюч камень Алатырь, никем не ведомый, Шеврикука позволил себе стать чтецом-декламатором. - Под тем камнем сокрыта сила могучая, а силы нет конца'. Или: 'Под морем под Хвалынским стоит медный дом, а в том медном доме закован змей огненный, а под змеем огненным лежит семипудовый ключ от княжева терема'. Или: 'Двадцать старцев, не скованных и не связанных...' Это, кстати, не отпущенники ли из секретных помещений? И так далее. Но ведь согласитесь, Петр Арсеньевич, все это теперь не для нас. И не для нынешних людей. Тем более не для их ушлых детишек. - Кто знает, кто знает... - Ну да, я слышал от вас недавно - Чаша Грааля, Меч-Кладенец, отец мой Парсифаль. Теперь вот Беовульф и дракон Фафнир. - И вы иронизируете надо мной! - расстроился Петр Арсеньевич. - Я так и думал, что этим закончится... Но виноват сам. Сам. Глупая потребность поделиться с кем-то своими соображениями... Но с кем? Выходит - с самим собой. К неудовольствию и скуке собеседников... Старость и одиночество... - Поверьте, Петр Арсеньевич, я не хотел вас обидеть, - сказал Шеврикука. И собеседник я не привередливый. Поэтому, наверное, мне нередко случается выслушивать чужие мысли вслух... Сомнения, предположения... и прочее... Совсем недавно имел такой длительный разговор. Я более молчал и выслушивал... И не было обид... И что же у нас в курганах, так скажем? Есть ли сокровища, накопленные и приобретенные в столетиях? - Вам ведомо самому. - И что же, над ними лежит камень Алатырь, змей огненный сидит в медном доме и бодрствуют старцы, не скованные и не связанные? - Вам ведомо самому. - Нет, Петр Арсеньевич, не ведомо. - Мне, стало быть, тем более. Я до сих пор пребывал в прихожей посиделок. - Вы обиделись на меня, Петр Арсеньевич. Снова прошу у вас извинения. Дури мне не занимать. Но к вам я отношусь без иронии, а с почтением. Мне даже могло прийти в голову, что вы из тех старцев, не скованных и не связанных, коим выпало бодрствовать и оберегать. Или хотя бы быть посвященным в их суть. - Вы ошибаетесь, - сказал Петр Арсеньевич. - К тому же вы справедливо заметили - чего стоят давние слова о камне Алатыре и змее огненном. Это простодушие начальных испугов и надежд. Оно не возвратится. - Но если дать волю фантазии... Что же могло быть бы в наших курганных сбережениях? - Полагаю, что не золото, не камни смарагды и не сапфиры. - Половник для щей, ухват, кочерга, братина, ендова, сбитенник, самовар, кадка с соленьями... - Что, что? - напрягся Петр Арсеньевич. - Это я так... Вспомнил нечто, кем-то недавно произнесенное... - сказал Шеврикука. - И что же, в тех ендовах, в тех сбитенниках и кадках было бы разлито одно благо? Одни меды и кисели? - Не думаю. Горькие соки никуда не истекают. И не высыхают. И много ли в нас блага-то? Как и в людях? К тому