карточки тушью был начертан план какого-то дома и написано: 'Малина. 11 проезд Марьиной Рощи. Подпол. Четыре спуска'. А Петр Арсеньевич вроде бы служил когда-то в деревянных домах Марьиной Рощи. Ну и что! Ну и служил! Ему-то, Шеврикуке, что за дело! Избавиться следовало от портфеля! Избавиться! И уж ни в коем случае не надо было разгадывать криптограммы, строки крючков и клинописи (рунической, что ли?) и даже запоминать их. Шеврикука суетливо, дерганно принялся запихивать бумаги Петра Арсеньевича в портфель, увидел на обложке одной из них завитки букв: 'Собственноручные записки феи Т., в составе мекленбургского посольства посещавшей Московию летом 1673 года. Сокольнический список'. Еще и фея Т.! Шеврикука выругался. Только фей ему ныне не хватало! Мекленбургских! Будто опаздывая к самолету, Шеврикука стал швырять в портфель и реликвии Петра Арсеньевича, не вдаваясь в их подробности и не оценивая их, среди прочего чей-то клык, шелковую лиловую ленту (дамы сердца, что ли, марьино - рощинского, сокольнического, останкинского рыцаря?), пучок засушенной травки с цветком зверобоем и цветком львиный зев, четыре карты, четыре замусоленных валета (неужели поигрывал? неужели вообще был игрок?). Защелкнул замок. Выбросить портфель? Сжечь? Растворить? 'Спрятать у Радлугина!' - вышло постановление. Почему у Радлугина? Почему именно у Радлугина, ведь за его квартирой наблюдают? И хорошо, что наблюдают! Сейчас же к Радлугину, сейчас же поместить портфель там!
15
А Гликерия? Что с Гликерией? Разузнать о ней Шеврикука решил окольным путем. Что не позволяло ему рисковать и лезть на рожон? Благоразумие или трусость? Скорее всего, ни то ни другое. А что, Шеврикука посчитал полезным не называть словами. На лыжную базу Шеврикука проник тихо и кротко, никому не попадаясь на глаза. Ни с Гликерией, ни с Невзорой-Дуняшей не вступал в общение. Но вызнал: никаких чрезвычайных событий в жизни Гликерии не произошло. И смотрины дома на Покровке не отменили. В калекопункте дежурным знахарем сидел какой-то свежий хмырь, весь в жабьих бородавках, желанию Шеврикуки продлить больничный лист навстречу не пошел. Бормотал что-то о транжирах, об экономии, о касторовом масле, которого его могут лишить. А от удара палки резинового призрака в видимой натуре Шеврикуки не осталось следов. Шеврикука проворчал: 'Ну и ладно. А с этим хмырем мы еще разберемся!' Спокойствие вернулось к Шеврикуке. Или даже душевное равновесие. А может, он стал неразумно беспечен. Три дня Шеврикука не поднимался в получердачье и не тревожил утомленного тяготами жизни подселенца. Наблюдая как-то проход по двору Радлугина, Шеврикука увидел на груди воодушевленного активиста, на орденском месте пиджака, большой, с блюдце, пластмассовый кругляш: 'Клуб любителей солнечного затмения'. Через день надпись на значке Радлугина была уже иная: 'Участник солнечного затмения'. 'Какого такого затмения? - озадачился Шеврикука. - Неужели я пропустил его или проспал?' Опять явились недоумения: отчего он пять дней назад тащил портфель Петра Арсеньевича именно в квартиру Радлугиных? Отчего он так разволновался тогда, будто бумаги из портфеля, засушенные травинки или замусоленные валеты были отравлены и могли заразить его черной или даже погибельной болезнью? Стыдно было теперь Шеврикуке. В квартире Радлугиных он нашел портфель целым и нетронутым. Никаких датчиков вблизи него, ничьих отпечатков пальцев на коже портфеля он не обнаружил. Предмет, как был положен, так и лежал в книжном шкафу в пустоте за томами Мопассана. Собраний сочинений Радлугин выкупил много, но ни сам он, ни его добропочтенная супруга рук к книжному шкафу давно не протягивали. К Мопассану же они и вовсе относились с осуждением. Теперь Шеврикука принялся уверять себя, что бросился к Радлугиным неспроста, а с некой, пусть и смутной мыслью о выгоде укрытия именно за Мопассановой спиной. Пусть, пусть наблюдают за квартирой Радлугиных, вдруг и ему выйдет от этого польза. Пусть все эти марьинорощинские или сокольнические малины из прошлого, все эти Нибелунги, Зигфриды с драконами и феями мирно почивают себе в шкафу, а потом - поглядим. Потом бумага и реликвии Петра Арсеньевича вдруг для чего-нибудь и понадобятся. И эта фея Т., посещавшая Московию в составе посольства в 1673 году (кстати, а что происходило в Московии в 1673 году?), и ее собственноручные записки окажутся не бесполезными. В воскресный день Радлугин остановил во дворе Шеврикуку и сказал скорее утвердительно, нежели вопрошающе: - Вы ведь в нашем доме живете. Я нередко встречал вас... - Ну вроде бы... - без всякой охоты вести разговор ответил Шеврикука. - И мне кажется, что вы в своем секторе активист. - Говорить об этом не стоит, - будто намекая на нечто важное, но тайное, сказал Шеврикука. - Я понял. Я так и думал про вас. Я не ошибся! - обрадовался Радлугин. И добавил уже доверительным шепотом: - Вы, конечно, принимали участие в Затмении? - В каком затмении? - спросил Шеврикука. - В Солнечном. - В каком именно солнечном? - Ах да... - сообразил нечто Радлугин. - В недавнем. В том, что в Мексике было полным, а у нас частичным. - Видите ли... - начал Шеврикука многозначительно. - Затмения, солнечные, лунные, наводнения, землетрясения, солнцестояния... Мало ли в чем приходилось участвовать... - Понял, понял, - заторопился Радлугин. - Все. Молчу. Конечно, в нашем доме жильцов не меньше, чем в районном городе, и вы, наверное, обо мне не слышали... Я - Радлугин. - Отчего же, - сказал Шеврикука. - Слышал. - Да? Очень рад. Да... Не все одинаково проявили себя во время Затмения, сказал Радлугин тоном государственного человека, - не мне вам объяснять. Целесообразно выяснить степень участия каждого из жильцов дома... - На какой предмет? - не менее государственно поинтересовался Шеврикука. - Ну... - замялся Радлугин. - Чтобы иметь общую картину... - Ну это конечно, - одобрил Шеврикука. - Вот-вот, - удовлетворенно кивнул Радлугин. - Будем распространять опросные листы. Не могли бы вы раздать их в вашем подъезде? - Нет, - резко сказал Шеврикука. - Не найдется времени. И не для меня это занятие. - Ага. Понял. Но, может, хотя бы один лист потребуется вам для ознакомления? - Один, возможно, потребуется. Пока Радлугин защелкивал 'дипломат', Шеврикука просмотрел опросный лист. Увидел среди прочего: 'Что вы делали во время Солнечного Затмения? Бодрствовали? Были на посту? Тыкали пальцем в небо? Предавались панике? Пили от недовольства или из вредности? Занимались любовью? Отсиживались в туалете?' И так далее. - Хорошо, - сказал Шеврикука. - Изучим. - Вы знаете... - Похоже, Радлугин был намерен сделать серьезное заявление, но не отважился. - Говорите, говорите, - разрешил Шеврикука. - Мне кажется, в нашем подъезде завелся бомж. Он какой-то странный. С большой головой. И будто робот... наверху. Где кончается шахта лифта. Там вроде чердака. - Вы туда поднимались? - Нет, - сказал Радлугин, и было очевидно, что он ощущает себя виноватым перед социальной справедливостью и обязанностями гражданина. - Мне так кажется. У меня такое чувство. Я видел его... Этого, с большой головой... во дворе... Он нюхал жасмин... Он нездешний... Может, мне стоило сообщить в отделение? Или туда?.. - Вашу наблюдательность и чутье оценят, - строго сказал Шеврикука. - Но не надо спешить. Не надо. К тому же у вас, я полагаю, хватит хлопот и с опросными листами. А теперь, извините, я обязан отправиться по делам. И Шеврикука, не оглядываясь, энергично зашагал к улице Королева. Он понимал, что наблюдательный и чуткий гражданин смотрит ему в спину, но не вытерпел и секунд через пять растворился в воздухе, наверняка вызвав в Радлугине напряжение мыслей. И пусть. И пусть себе Радлугин беспокоится в связи с объявившимся в подъезде бомжем или, может, неопознанным объектом, пусть даже докладывает о нем, куда пожелает или куда привык докладывать. Беспокоиться об этом не следовало, рассудил Шеврикука. Наблюдения или открытия Радлугина ничего не меняли. Пэрст-Капсула лежал на раскладушке под плащом прежнего обитателя получердачья, дремал. - Здоровье по-прежнему подорвано? - спросил Шеврикука. - Это вы? - Пэрст-Капсула поднял голову и опустил ноги с лежанки. - У меня не здоровье. У меня состояние. Энергетическое. И судьба. Их движение теперь - нормальное. - Ты был замечен во дворе, признан нездешним и вызвал подозрения. - Дважды выходил из дома, - сказал Пэрст-Капсула. - Озадачил одного человека. Заметил. Более не выходил. - Что ты делал во время Затмения? - спросил Шеврикука и протянул Отродью опросный лист. - Я не участвовал в солнечном затмении, - печально произнес Пэрст-Капсула. - Это огорчительно. - Я участвовал в лунном затмении, - сказал Пэрст- Капсула. - На самом деле, что ли? - удивился Шеврикука. - На самом деле. - За лунные затмения значки пока не дают... - За них и спасибо не скажут, - серьезно заявил Пэрст-Капсула. - Ну ладно, - сказал Шеврикука. - Что ты собираешься делать дальше? - Я хочу быть при вас. - Это кем же? Управляющим, связным, денщиком? - Меня легко обидеть, - сказал Пэрст-Капсула, - видно, я стою этого. Но меня никто не посылал к вам. А таиться от забывших обо мне на Башне я могу теперь и сам. Я вычеркнут. 'И Петр Арсеньевич вычеркнут', - подумал Шеврикука. - А может, ты желаешь находиться вблизи двух своих вещиц? Не проще было бы заполучить их обратно? Отпала бы нужда укрывать и охранять их. - Укрывать и охранять их обременительно? - Терпимо, - сказал Шеврикука. - Пусть теперь они будут там, где они есть. Я хочу быть не вблизи них, а при вас. - Зачем? - Не знаю. Но так нужно. Мне. И я могу пригодиться вам. Обузой вам я не буду. И не создам для вас неловкие и опасные положения. - Ночуй пока здесь, - сказал Шеврикука. - Спасибо! - растроганно заявил Пэрст-Капсула. Потом сказал: - Я видел кандидата наук Мельникова. Он из вашего подъезда? - Есть такой, - сказал Шеврикука. - Ну и что? - Отчасти я
