направлялся к Шеврикуке. 'Придется его сдунуть, - прикидывал Шеврикука, - не то ведь задавит. А он цепок'. Но, усилив свою чувствительность к предметам и существам, недружелюбно настроенным к нему в предпотолочье, Шеврикука вдруг открыл, что в поход на него двинулись насекомые из разных закоулков дома. Уже приходилось обращать внимание на легкомыслие Шеврикуки. Занявшись якобы от скуки плетением кружев, беседок и замков, он будто и не держал в голове мысли о местных постояльцах. А ведь слышал сегодня напоминание о том, что изверг Бушмелев был здесь зверски и до смерти заеден насекомыми. Толпа пауков с клопами в психической атаке шла прямо на Шеврикуку. Этим передовым смельчакам не повезло. Молодой скалолаз с альпенштоком, стремясь к вершине, прополз по своду мимо Шеврикуки, не задев его, зато недругов кого раздавил, кого осыпал в бушующую внизу толпу. Погибших сменили новые бойцы, угрюмо приближались к Шеврикуке. Рядом возник прыткий, заскочивший с тыла паучок, Шеврикука хотел было сбросить его в толпу, но услышал: 'Не пропадем. Я при вас. Не пропадем'. И будто бы голос знакомый. 'Пэрст, а ты здесь откуда?' - спросил Шеврикука. И снова - темнота... Далее он сидел в освещенной комнате, похожей на гримерную. Он был уже не паук, а имел человечий облик. А может быть, он сидел никакой, невидимый. Во всяком случае, барышня, рыдавшая перед зеркальной створкой, его не видела. Но она и никого не видела. Барышня эта была Елена Клементьева, музыковед, обожавшая Митеньку Мельникова. И Шеврикука понял: это ее по причине хрупкости, мечтательно-влюбленного взгляда, белизны щек и плечей назначили привидением. А она не оправдала доверия. На стульях вокруг нее лежали кофточки, ночное белье, нижние юбки, ленты, шляпы, на полу колоколом стояло платье роброн будто с полотен Левицкого или Боровиковского. Совокупееву, видимо убиравшую Леночку к выходу, в интересах дела отправили к публике привидением, притом в случайном и сборном костюме. Или она сама вызвалась стать привидением в отчаянии и кураже. 'Вы, Леночка, не расстраивайтесь, - сказал Шеврикука. - Митенька вас не видит. Вы еще услышите полет шмеля'. 'Кто здесь? - вскрикнула в испуге Клементьева. Кто вы?' И опять - темнота... Потом хождение в узких, кривых коридорах. Лабиринт, убежище утомившегося повесы-коллекционера?.. Чьи-то тени. Чьи-то блудливые глаза. Неужели Продольный? Этот-то здесь каким образом? Останкинские и вообще не должны были бы попасть на Покровку. А с Продольным рядом и так называемый дядя, мордоворот и атлет, уполномоченный Любохват. Зачем они здесь? Какие у них интересы? Неужели у них есть интерес и к привидениям?.. А это кто? Бордюр? Где он? Рядом? Или в нем, в Шеврикуке? Или нигде? Нет, кто-то сдавливает его плечи. По-приятельски, но и назидающе властно: 'Успокойтесь, Шеврикука. Да, и мы здесь. А где же нам быть? Но успокойтесь. И остыньте'. И снова - провал в темноту... Он, Шеврикука, в подземелье с низким, плоским потолком. Ледяная декабрьская стужа. Кости и черепа в углах. Узилище Бушмелева или застенок иного столетия? Сам он проник сюда или брошен, заточен навечно? Похоже, сам... Но сейчас откроется люк в потолке и спустится к Шеврикуке вырвавшийся, наконец, из оков проклятий свирепый дух Бушмелева. Вот его гремящие шаги... И опять - свалка в нижних палатах. Вдруг и впрямь вырвался на волю свирепый дух? Неужели никто не слышит его мстительный рык? Его, упрятанного, скованного, будто укрощенного навсегда, возбудила, растревожила, взбеленила дурная людская свара. Как бы не воссоздались и не ожили в нем гордыня и угрюмый зов злого помысла. Неужели никто не чувствует, что он уже раскачивает дом, что в дико-могучем порыве жаждет разнести, разломать, изувечить все и всех? А уж пауков, а уж насекомых, тех в первую очередь... 'Да что это я? Что со мной происходит? недоумевал Шеврикука. - Я не паук и не дрозофила. Я побыл ими. И хватит. Чего я путаюсь?' А уже и не пугался. Уже тот, испытанный им в Доме Привидений Ужас охватывал его. И воображалось невообразимое - как нечто злорадное, несокрушимое разрастается, разливается повсюду, извергая холодный ядовитый огонь и запахи праха. А вокруг уже кричали: 'Земля трясется!' - 'Это в метро, в туннелях, взрывы и сдвиги!' - 'Помпеи и Геркуланум!' - 'Свету конец!' - 'Сумку верните! Отдайте сумку!' - 'Газ! Газ пустили!' - 'Слезоточивый!' - 'Нервно-паралитический!'... Под руку кто-то выводил Шеврикуку дверным проемом нижних палат во двор, на воздух. 'Пэрст! Капсула! Это ты?' - смог пробормотать Шеврикука. 'Все в порядке. Все будет в порядке', - услышал в ответ. Обернулся. Пэрста-Капсулы рядом не было. Люди, растерзанные не менее чем Шеврикука, ошалевшие, выбирались в свежесть московского утра. Командир расчета минометчиков, уже бодрый, поинтересовался: - Ну все, что ли? И пошел производить - в честь окончания церемонии - орудийный салют.
20
В малахитовой вазе пенсионеров Уткиных Шеврикука проспал девятнадцать часов. Обычно для отдыха и здравия, если помните, ему хватало двух часов. Ну трех. Видения явились Шеврикуке лишь на исходе восемнадцатого часа сна. Они были спокойные и малолюдные. И Шеврикука не нервничал, обозревая повседневную останкинскую действительность. Тогда ему показалась Всемирная Свеча. Ее не было, но вдруг она стала расти. Образовалась она посреди улицы Королева и была равно удалена от Останкинской башни и Космического монумента с мыслящим Циолковским в подножии. Люди, знакомые с географией Останкина, могут предположить, что Всемирная Свеча восстала из земли как раз напротив бывшего и достопамятного пивного автомата и что ее росту способствовали пивные дрожжи. Но нет, должен огорчить их. Свеча росла все же ближе к пруду и Башне, а пивные дрожжи, даже если учесть, что Свеча явно состояла не из стеарина или воска, вряд ли что-либо значили в ее судьбе. Впрочем, Свеча произрастала во сне Шеврикуки, и он был волен поставить ее хоть бы и у пивного автомата. Однако оказалось, что не волен. Всемирная Свеча была сама по себе, а Шеврикука мог лишь свидетельствовать ее существование. За полчаса Всемирная Свеча стала куда толще и выше Башни (о Космическом монументе и говорить нечего), проткнула облака и устремилась в выси. Облака обтекали ее, лишь редкие задерживались и терлись о нее боками. Кстати, облаков было немного. Свеча стояла, росла, но не горела. Не светила и не обогревала. Видимо, в этом не возникало нужды. Как полагал Шеврикука позже, во время наблюдения Всемирной Свечи он однажды во сне повернулся с боку на бок и, повернувшись, обнаружил над Останкином новый предмет. Предмет не предмет, а неизвестно что. Он то и дело менял формы, а возможно, и свойства. Для облегчения мыслей Шеврикука стал называть Это Неизвестно Что - Пузырем. Тут Шеврикукой были допущены неточности и упрощения. Отчего именно Пузырем? Отчего не Пупырем? Отчего не Каплей? Отчего не Надувным Матрацем? Отчего не Плотом для речного лежебоки? Да мало ли как можно было назвать предмет. Поначалу Шеврикука обеспокоился: не создает ли Это Неизвестно Что, посетившее Останкино, какие-либо неудобства Всемирной Свече? Нет, беспокойство его вышло лишним. Пузырь плавал и передвигался сам по себе, никому не навязывался, никого не обижал, ни на что не натыкался. При этом нельзя было определить, каких он размеров и где находится. С уверенностью можно было только утверждать, что размеров он, скорее всего, гигантских, а находится над Останкином. Границ он вроде бы не имел, а вроде бы имел и границы. Предмет показался Шеврикуке нежно-серым, но при изменении его внешности и объема в нем возникали и иные цвета: то перламутрово-палевый, то бледно-фиолетовый, то тихо-бурый. Иногда же в недрах Пузыря вспыхивали и переливались таинственные огни. И слышалось Шеврикуке, что в Пузыре нечто фыркало. Ну и ладно. Пусть будет так. Всемирная Свеча и Всемирная Свеча. Пузырь и Пузырь. С тем Шеврикука и проснулся. Долго приводил себя в порядок. Ему потребовалось много воды, снадобий и разнообразных гигиенических средств. Он стал совершенно чист, сух, хорошо пах, тогда и вышел на улицу. В Останкине не возвышалась Всемирная Свеча, а в высях не плавал Пузырь. 'Что и отрадно', - отметил Шеврикука. Одна такая Всемирная Свеча сентября 1771 года Москве запомнилась надолго. На оздоровительную прогулку в парк, выяснилось, Шеврикуке не хватило сил. Ноги никуда не желали вести. 'Будто меня вчера били мешком с фасолью', расстроился Шеврикука. Судил он обо всем вяло и бестолково. Сел на скамейку, подумал: 'Что это за дурь наводили на меня на Покровке? Кто и зачем?' И задремал. - Ба, милый вы мой, да вас, видно, разморило! - услышал Шеврикука. - Ну тогда сейчас же за мной! В порт приписки! Сергей Андреевич Подмолотов, Крейсер Грозный, тормошил его. В сумках Крейсера Грозного звякало и булькало. - Сколько времени? - спросил Шеврикука. - Восемнадцать ноль семь! - сказал Крейсер Грозный. - Все давно за столом. Пришлось ходить в автономное плавание. Груз взят. Следуйте за мной! - Нет. Не могу, - пробормотал Шеврикука. - И не упирайтесь! - захохотал Крейсер Грозный. - На базе ждут возвращения морских охотников. Шеврикука встал и поплелся за Крейсером Грозным в свой же собственный подъезд. Зачем? Зачем поплелся-то? Но вот поплелся. Его шатало. Ему было все равно. Он отсутствовал на Земле. А где присутствовал? Похоже - нигде. Из него истекли желания, интересы и воля. - Ну вот и мы! - объявил Крейсер Грозный, впуская Шеврикуку в квартиру и радуя тех, кто давно за столом, свежестью восприятия жизни. - Прибыли для дальнейшего прохождения службы. Это мой старый приятель Игорь Константинович. Тоже останкинский. А это мои боевые мужики! И Крейсер Грозный опять захохотал. Сил поклониться боевым мужикам у Шеврикуки не нашлось. Мужиками этими оказались японец, которого в доме на Покровке Крейсер Грозный просвещал древком Андреевского флага, бывший служитель бывшего
