и в масках, они поднимали какой-то тяжелый предмет и волокли его куда-то... Тут-то бы Шеврикуке ощутить себя юридическим докой, районным судьей или даже придирой-прокурором и рассмеяться по поводу интуитивных соображений Пэрста-Капсулы и собственных туманных видений. А он отгонял от себя судью, прокурора, а с ними - следователя. Да, выкопали. Да, уволокли. Да, был Продольный. И еще кто похлеще его. Может, и удальцы из Темного Угла. Да, не обошлось без уполномоченного Любохвата. А выкопали и уволокли несомненную ценность. И вряд ли, как и прежде считал Шеврикука, ценность перевязали умилительной лентой и с цветами отправили в детский дом. Правда, слово 'уворовали' Шеврикука не решался употреблять. То есть уворовать они были намерены. Но вряд ли им позволили это сделать. Предприятие их получило огласку. И, наверное, откопанное в подполе Дуськиной малины доброразумные или хотя бы законопогоняемые сберегатели определили в казенные кладовые. На это оставалось надеяться. Но все же, видимо, не зря в портфеле Петра Арсеньевича хранилась карточка с чертежом Дуськиной малины, с упоминанием подпола и четырех спусков. И теперь Шеврикука был убежден в том, что тайники в доме на Кондратюка были прочищены Любохватом и его прихвостнями и что им и прежде было нечто известно про Петра Арсеньевича. Возможно, они пытались войти с ним в сделку или даже в долю, а потом, осердившись, устроили охоту на него и его секреты. Но опять же не все тайны были намерены им разверзнуться. Схоронения, из которых были добыты портфель Петра Арсеньевича и палка с набалдашником, надо понимать, не допустили их в себя. Теперь Шеврикуке должно было не упустить ни единой пустяковины из бумаг и реликвий Петра Арсеньевича, каким могли быть даны разъяснения (с наводками) в документах, присвоенных Любохватом и командой. Чтобы не повторились удачливые марьинорощинские кладоискания. И по делу о взрыве с пожаром (со злостными ущербами жильцам) на Кондратюка, два, с разорением имущества Петра Арсеньевича, о ковырянии в подземном наследстве Евдокии Игнатьевны Полтьевой Шеврикука и полагал произвести доследование. При этом о силах 'Возложения' забыть. Прежде всего потому, что сам Петр Арсеньевич, обложенный охотниками и живодерами, возможностями 'отведенного ему значения' пользоваться не стал. Или они ему не помогли. К тому же неизвестно было, кто и по какой причине выписал лицензию на охоту за Петром Арсеньевичем, на воздушное убытие с Кондратюка и кто лицензии добился. Или был ею удостоен. Может быть, и не один Любохват с Продольным. Может быть, и иные заслуженно-доверенные личности. А может быть, и охотники, и кладоискатели служили сословным или историческим на-добностям. Неспроста, наверное, бритоголовый боевик Любохват, ложный, то ли тамбовский, то ли липецкий дядя, объявился в коридорах Обиталища Чинов и в ночных мраках в звании уполномоченного. Но вряд ли, подумал Шеврикука, охоту на Петра Арсеньевича затевал Китайгородский Увещеватель (или сказавшийся Увещевателем). Или его соратники. Или те, в чьем управлении пребывал Увещеватель. Какая им выгода и отрада? Флажки вокруг Петра Арсеньевича развешивал кто-то иной. Хотя как знать... А ведь Петр Арсеньевич, уже метавшийся в облавных флажках и слышавший: 'Ату! Ату его!' - пытался тихонравно высказать нечто Шеврикуке. Или он только начинал чуять приближение егерей и псов? 'Вот мы и узнаем все! - раззадоривал себя Шеврикука. - Вот мы и проверим, кто такие Любохват и Продольный, чью они лапу лижут и кому спину трут! Проверим и разберемся! И...' Почудилось Шеврикуке: сейчас его снова ужалит пчела. Взлетела рука к левому уху. Нет, пчелы не было. 'А не вонзался ли сегодня жалом Блуждающий Нерв в шкуру Пузыря? подумалось Шеврикуке. - Не пропорол ли ее?' Надо было выйти на Звездный бульвар и выяснить. 'Не из-за собственных ли намерений разобраться с марьинорощинским кладом и воздушным убытием Петра Арсеньевича я вздрагиваю в ожидании новых пчелиных укусов? Ну уж нет, меня не остановишь!' - таков был сейчас упрямец Шеврикука. Пузырь, предположим, и потревоженный Блуждающим Нервом, вряд ли куда улетел. А вот посетить Пэрста-Капсулу Шеврикука посчитал теперь делом важнейшим. Недавние свои установления отбросил, намерен был задать полуфабрикату два или три вопроса (впрочем, все же ожидал и проявления интереса Пэрста к 'новым значениям'). Пэрст-Капсула в получердачье лежал на раскладушке, будто в лечебном доме на больничной койке. Он был неспокоен, в малярийном поту, руки его натягивали драный плащ бедовавшего здесь некогда бомжа на лицо, стараясь укрыть голову, но рванина доставала лишь до глаз, испугавших Шеврикуку затуханием разума. - Пэрст, Пэрст! - чуть ли не вскричал Шеврикука. - Ты меня видишь? Ответь мне! Веки Пэрста-Капсулы приподнялись, смысл увиделся в его взгляде. Сам он попытался привстать. - Лежи! Лежи! - приказал ему Шеврикука. - Что с тобой? - Мне нехорошо, - прошептал Пэрст. - Но пройдет... - Дать тебе что-либо охоронное? В таблетках. Или микстуру? Я найду. Или травы? Я сейчас же... - Не надо, - покачал головой Пэрст. - Ни химию. Ни травы. Они не для меня. - Может, что-либо у Мельникова? Ты же отчасти создание его лаборатории... - Ни в коем случае! - скривился Пэрст. - Пройдет само... - Приболел? - осторожно спросил Шеврикука. - Или... ранен?.. - Исход энергии, - выдохнул Пэрст-Капсула. - Томление всей сути... - Опять? - Опять... - Но все-таки что-нибудь надо принять... для поправки здоровья... - У меня не здоровье... - чуть ли не обиженно прошептал Пэрст-Капсула. - Я говорил вам... У меня состояние... Оно удручено... Но все пройдет само... Вы идите... У вас дела... Но сегодня я не сумею вам пособить... Я в сентябре... Нет, в октябре... Или вы хотели о чем-то спросить меня? - Я хотел... Но это пустяк... Возобновится состояние, спрошу. А скорее всего - забуду... Но тебе-то надо помочь. - Теперь Шеврикука говорил строго. - Непорядок, если в моих подъездах кто-то хворает... Мне не по себе... Может, чаю горячего с малиновым вареньем? Или с медом? - Не обижайтесь... Я не капризничаю... Я справлюсь сам... А те две вещицы... Нет! Нет! Ничего! Ничего... - Ничего так ничего, - сказал Шеврикука и покинул получердачье. Свидание с недужным опечалило его. Но печаль эта тут же вызвала и недовольство Шеврикуки - экий он чувствительный и сострадательный. Вид Пэрста-Капсулы и вправду был нехорош. В останкинской своей жизни полуфаб и подселенец, специалист по катавасиям и добычам реликвий позволял себе быть и щеголем. То франтил в жару в бурках, отделанных кожей, то украшал себя камуфляжными нарядами, ковбойскими сапожками и фетровой шляпой. Благоухал одеколонами 'Полет', 'Шипр', а в особо календарные дни и 'Тройным', проявил себя чистюлей, яро вспоминая об осквернении закладочной капсулы тремя грубыми и вонючими строительными мужиками. В получердачье же сегодня он походил на ночлежника с Хитрова рынка или на сахалинского колодника. Лежал лохматый, заросший бледно-русой щетиной (а прежде он вроде бы на щеках и подбородке ее не имел), белье же его виднелось из-под рванины плаща-покрывала - нестираное, в дырах, несвежее. И совершенно удивило Шеврикуку то, что Пэрст-Капсула носил кальсоны. Вид Пэрста удручил Шеврикуку, разжалобил его, вызвал чувство вины перед существом, несомненно, лишенным важного в жизни, по признанию самого Пэрста, недосо-творенным или сотворенным 'не так', - породил желание отнести страдальца к целителям. Или хотя бы пропарить его и напоить водкой с перцем. Однако Пэрст-Капсула остановил его или даже осадил его, проявив, возможно, высокомерие и гордость. И снова были произнесены слова о томлении всей сути, некогда вызвавшие иронию Шеврикуки или хотя бы его улыбку снисхождения, ныне же прозвучавшие с ощутимой высоты, Шеврикуке как бы и недоступной. Беззвучно прошелестели и слова: 'Вам этого не понять. Вам этого не дано...' 'Ну не понять и не понять. Не дано и не дано! - ворчал про себя Шеврикука. - Стало быть, без наших отваров и микстур восстановит силы. Прекратит исход энергии и ублажит всю свою суть, отменив в ней томление'. А не валяет ли Пэрст дурака? Не валяет ли дурака с ним, Шеврикукой? Не мнимый ли больной полуфаб-подселенец? Не разыгрывает ли он из себя опасно воспаленного, не с презрительной ли гримасой натягивал он арестантские кальсоны с немытыми завязками, чтобы комедия выглядела убедительнее? И не привинчивали ли набалдашник с янтарными вкраплениями в летающих палатах Бордюра, не сам ли Бордюр сочинял-мастерил 'Возложение'? Нет, сомнения пусть остаются, убеждал себя Шеврикука, а 'Возложение' - не изделие Отродий Башни. С этим он и будет жить. И не стоило подниматься в получердачье. Сам же уговаривал себя держать Пэрста-Капсулу в отдалении. И поплелся вверх. И не поплелся, а поспешил. Вот и благодари себя... 'Вы идите... У вас дела... Но я сегодня не сумею вам пособить...' не сумеет. И замечательно! А поднимался он, Шеврикука (не рассчитывая, впрочем, на то, что Пэрст-Капсула будет непременно ожидать его посещений, а не пожелает кушать мороженое в компании сверловщицы со смышленым лицом), чтобы все же спросить полуфабриката о... Не спросил. Теперь знал. Пэрст-Капсула догадался, о чем его хотел спросить Шеврикука. Но отвечать на непроизнесенный вопрос намерений не проявил. А не Блуждающий ли Нерв 'ужалил' Пэрста-Капсулу и произвел в нем томление всей сути? Лихорадки и Блуждающий Нерв очень беспокоили или даже пугали Бордюра. Похоже, и досаждали Отродьям. Молниеносный исполнитель Б. Ш., Белый Шум, полагал Шеврикука, при знакомстве с Лихорадками мог потерять (хотя бы на время) боевой пыл. Но, судя по одеяниям Пэрста-Капсулы и его щетине, интересующий Шеврикуку немощный и неподъемный улегся на раскладушку до прилета в Землескреб Блуждающего Нерва. А не видел Пэрста-Капсулу Шеврикука дня три. Если не больше.
