замечала, что очень хорошеньким докторшам гораздо проще стать научными работниками, чем таким, как я. Это, наверное, оттого, что все вы, мужчины, – подлецы.
– Спасибо! – ответил Устименко.
Часов в семь в президиуме показались главный хирург и Харламов. Теперь зал был опять полон, и, когда Алексей Александрович предоставил слово подполковнику Левину, многие доктора уже стояли у стен и в проходах. Александра Марковича Левина встретили аплодисментами, он приподнял очки, удивленно посмотрел в зал и сразу разронял все свои бумажки. В зале опять захлопали, о левинской рассеянности на флоте ходили легенды, он знал об этом и смешно сказал всей конференции:
– Ну перестаньте же! Вы же взрослые люди!
– Вы знаете, Володя, что он скоро умрет? – шепотом спросила Ашхен.
– Знаю, – сказал Устименко. – Мне Лукашевич рассказывал, он его смотрел с Тимохиным. Они и Харламову ассистировали. Карциноматоз забрюшинных желез. Зашили. А для него придумали вариант, что нашли язву и сделали желудочно-кишечное соустье.
– Но он-то догадался?
– Конечно.
– Это тот самый случай, когда знание медицины для больного врача вторая болезнь, осложняющая основную.
– Он знает все и тем не менее держится! – сказал Володя. – Вот слушайте, как он говорит…
Своим каркающим, очень громким голосом, позабыв о приготовленных записочках, подполковник Левин рассказывал о пластике при ранениях мягких тканей. Если правильно раскраивать кожные покровы, полностью используя способность кожи к эластическому растягиванию, то можно закрывать значительные кожные дефекты. При этом методе резко сокращаются сроки лечения ран, а главное, не образуются мучительные, неподвижные рубцы, так характерные при старом лечении ран.
– Идите сюда, Пшеничный! – крикнул вдруг Левин на весь зал, так что многие вздрогнули. – Идите быстрее, куда вы там подевались? Прошу посмотреть наши отдаленные результаты…
Огромный матрос Пшеничный, не отыскав перехода на сцену, внезапно спружинился и прыгнул через оркестровую яму. В зале захохотали и захлопали, по одному этому прыжку доктора сумели оценить «отдаленные» результаты левинской операции.
Увидев прямо перед собой смеющихся генералов и полковников, Пшеничный на мгновение смутился, потом быстро и кротко взглянул на Александра Марковича, как бы спрашивая, что теперь надо делать, и тотчас же обеими руками ловко и легко стянул с себя форменку и тельняшку. Главный хирург своими могучими ладонями огладил спину Пшеничного, покачал головой и повернул матроса так, чтобы все в зале увидели левинскую работу.
– Посветите сюда прожектором! – крикнул Мордвинов в осветительскую ложу, и тотчас же белый луч скользнул по деревьям сада и высветил могучую, как бы только что сожженную солнцем и не очень гладкую спину матроса.
А Левин, взяв указку, издали, из полумрака, как казалось при свете прожектора, показывал прижившиеся лоскуты кожи и каркающим, сердитым голосом объяснял ход операции. Огромный Пшеничный стоял неподвижно, и можно было подумать, что это не живой матрос, а одна из скульптур в саду испанского гранда.
– Теперь идите в зал, Пшеничный, – распорядился Левин, – пускай они вас щупают. Нет, форменку оставьте здесь, ее никто не тронет.
Он слегка подтолкнул своего матроса, и как только тот очутился в зале и пошел по проходу между креслами, все доктора сразу поняли, с каким уважением Пшеничный теперь относился к тому, что было у него там, за плечами, и что раньше запросто называлось спиной.
– Из такусеньких кусочков подполковник сделал, – говорил Пшеничный с гордостью. – Вот из такусеньких! – И он показывал кончик мизинца. – Это ж надо! Как доставили меня – просто каша была, форменная каша. Ничего, разобрался, сделал как надо…
И Володя, и Ашхен Ованесовна помяли и потискали спину Пшеничного действительно, грубых рубцов они не обнаружили. А Пшеничный все ходил и ходил между докторами, и было видно, что ему очень хочется еще и еще показывать себя, демонстрировать достижения науки и рассказывать про «такусенькие» кусочки. Но его время уже истекло, хоть он и оглядывался с тоской, ища хоть кого-нибудь, кто не посмотрел его спину. Спину видели все, теперь Левин демонстрировал ягодицу. Старшина, владелец ягодицы, вначале смущался, а потом, когда его пристыдили, сказав, что это «наука», – покраснел очень густо, буркнул: «Та глядите, ежели надо, что мне, жалко, что ли», – и пошел, тяжело ступая сапогами, между кресел по проходу и только иногда чуть повизгивал тонким голосом, говоря, что боится щекотки и не может переносить, когда его «цапают» холодными руками. Мимо Ашхен он хотел проскочить побыстрее, но она ему сказала басом: «Что я, ваших задниц не видела, что ли, стой тут сейчас же!» – и как следует обследовала все, что считала нужным. А Левин в это время, держа в руке очки, отвечал на вопросы докторов из зала и тех, кто сидел в президиуме.
Когда конференция кончилась, Ашхен Ованесовна сказала, что «совсем раскисла» и спектакль смотреть не станет. Устименко пробрался за кулисы и, отыскав там Мордвинова, попросил у него катер для Оганян.
– Нет у меня сейчас никакого катера, – ответил начсанупр и, сняв с вешалки шинель, быстро зашагал за уходящим главным хирургом и Харламовым.
– Но она больна, – догоняя Мордвинова, как давеча, ему в спину сказал Володя. – Она очень плохо себя чувствует.
– Пусть останется тут в госпитале. Мы создадим ей хорошие условия.
– Она не останется. У нее же медсанбат, вы знаете…
– Послушайте, мой катер – это мой катер, – обернувшись к Володе, бешеным голосом рявкнул начсанупр. – К вам в Горбатую губу ходит рейсовый катер – вам это отлично известно. Еще есть вопросы?
– На рейсовый мы опоздали, – резко сказал Володя. – Это вам тоже отлично известно. Я прошу ваш
