у нас вы мерили все на свой аршин. Только аршин ваш оказался неправильным, короче обыкновенного. Развалили типографию. Побудь вы еще месяц - типографии крышка. Вам хорошо, вас в другую типографию начальником пошлют, а нам - на биржу идти. Рабочие на собрании решили больше вас в типографию не пускать.
Клевцов побледнел, сощурил глаза и вежливо, даже тихо спросил:
- Позвольте спросить, кого же вы назначили директором?
Ах, бестия! Ты вздумал нас ловить? Нет же, мы тебе не плотва.
- Убери свою удочку дальше! - усмехаясь, ответил я директору, выступая вперед. - Самостийничать мы не хотим. О новом директоре позаботится трест.
- Так извольте жаловаться, а не устраивайте митинги, - сразу меняя тон, сухо заявил Клевцов.
- Мы и пожалуемся, - спокойно отозвался Костомаров. - Но калечить типографию больше вам не позволим.
Терпение Якушина лопнуло, он выскочил сбоку, заслонил Костомарова и грубиянским тоном выпалил в лицо директору обидные слова:
- Чего нам жаловаться! Выгнали тебя - и крышка. Иди ты на нас жалуйся!
Вдруг, еще за воротами, послышался сердитый, приказывающий голос:
- Кто там разговаривает? Немедленно прекратить!
Перед нами появился Кукушка, с поднятым кверху носом, с презрительно сложенными бантиком губами и дерзким выражением глаз.
- Это вы, товарищ Клевцов, с ребятами шутите? - сразу смягчил он голос. - У меня к вам дело... А ну, ребята, по местам, по местам, живо!
Несколько голосов дружно ему ответило:
- Катись...
- Колбаской, - ласково прибавил Якушин.
- За что вы меня, ребята? - почти жалобно буркнул Кукушка и вопросительно взглянул на Клевцова, вероятно, считая директора виновником нашего бурного настроения.
- Бунт! - серьезно сказал Клевцов. - Я уезжаю в трест.
Потом он полуобернулся к нам и почти по слогам кинул угрожающие слова:
- Не беспокойтесь, через два часа в типографии будет порядок, а хулиганам придется отвечать.
Хотел я ему сказать - в своем доме человеку бастовать не приходится, только этот человек не чувствовал себя в нашем доме своим...
Мы молча проводили директора. Но я сразу понял: в типографию он не вернется.
Кукушка оказался глупее.
- Бузотерство? Выступление против руководства? - вызывающе закричал он. - Я иду в райком!
- Иди, иди, мы будем там раньше, - насмешливо откликнулся Костомаров.
Спровадив начальство, мы послали Костомарова в райком, Парфенова в трест, а сами пошли на работу.
* * *
Работа шла лучше обычного. Или это мне только казалось? Да нет, все рабочие находились в возбужденном состоянии и, ожидая дальнейших событий, больше молчали и углублялись в работу.
Пришли сумерки, зажглись огни.
Я был занят в ночной смене и весь день просидел в завкоме, говорил по телефону, советовался с Костомаровым, Якушиным, Парфеновым и дожидался гостей.
Никто не расходился по домам.
Вечером, часов в семь, перед типографией загудела сирена.
Раньше звонка обежала все помещение весть:
- Приехали!
Через несколько минут типография собралась, - все бежали, торопились, никто не задержался, похоже было - пожарные по сигналу торопятся.
Приехали секретарь райкома и председатель треста. Ни Клевцова, ни Кукушки с ними не было.
Секретарь райкома совсем простой, пиджачок не из важных, черная косоворотка, лицом похож на наборщика, сероватый, небритый.
Председатель треста пофасонистее, рубашка голубая, галстук в крапинку, лицо сытое с румянцем, ботинки желтые с глянцем.
Поздоровались мы с гостями.
- Начнем, - говорит председатель треста.
- Шипулин, где ты? Начинать пора! - кричит Якушин.
Оглянулись: Шипулина нет - смылся куда-то. Искать, конечно, не стали, не до него.
- Товарищи, объявляю собрание открытым, - сказал вместо Шипулина Костомаров.
- Не надо... - остановил его секретарь райкома и махнул рукой. - Чего там собрание... Побеседуем просто...
Секретарь райкома потушил мелькнувший было в его глазах смешок и сурово спросил:
- Ну чего вы тут набедокурили? Рассказывайте! - сказал он это очень просто, и одновременно казалось, что он обращается к близким товарищам и нашалившим детям.
Поднялся гомон. Кричали, перебивали друг друга, жаловались на беспорядки и крыли, крыли последними словами директора.
Шумели до полуночи. Секретарь райкома и председатель треста не останавливали никого, внимательно прислушивались к тяжелым речам, к раздраженным выкрикам и непрерывно делали пометки в блокнотах.
К полуночи выговорились.
Нарядным цветным карандашом застучал по столу председатель треста.
- Совершенно ясно, - сказал он. - Типография работала неладно. Клевцов хозяйничал плохо, но почему же вы не жаловались, почему не обратили внимание треста на беспорядки? Нехорошо, товарищи, нехорошо. То тише воды, ниже травы, а то сразу пересолили.
Я молчал целый вечер, хотя язык мой сильно чесался, - больше терпеть я не мог.
- Извиняюсь, прошу слова, - обратился я к секретарю райкома.
- А вы кто? - внимательно спросил он меня, - с таким вопросом он обращался ко всем выступающим.
- Морозов, наборщик, беспартийный, - доложил я.
- Не Ивана Морозова отец? - еще раз спросил он, пристально вглядываясь в меня утомленными глазами.
- Его, - ответил я. - А теперь позвольте по существу. Вот трест говорит - не жаловались. Выходит, мы виноваты, а трест остается в стороне? Хорошо, а я вам расскажу пример из нашей же типографии - пусть трест слушает да на ус себе наматывает.
Я обратился ко всем собравшимся:
- Ребятишки, скажите-ка, вентиляторы у нас есть?
Мне дружно ответили:
- Есть!
- А работают они?
- Нет!
- Так для чего же у нас вентиляция?
Нельзя передать, какой хохот поднялся среди собравшихся.
Председатель треста попробовал догадаться и нерешительно спросил:
- Для декорации?
Я махнул ребятам рукой: тише, мол, тише, и сам, сдерживая смех, громко ответил:
- Ошибаетесь, для получения льготного тарифа по социальному страхованию.
При моем ответе улыбнулся даже секретарь райкома, но - честное слово! улыбка у него получилась невеселая.
- Так вот, - продолжал я свою речь, - то же получается с трестом. Вентиляция была, льготы по ней получались, а вот следить, работает ли она, соцстрах не следил. Типография была, о ней даже разговоры
