– Мой тут один боец у тебя, Александр Петрович, лежит, Жмакин некто, – прервал антроповские излияния Лапшин, – не покажешь ли, где его отыскать, и, кстати, не посмотришь ли сам его…
– Ну а вы, Лизочка, какими тут неисповедимыми путями? – не слушая Лапшина, спросил Антропов. – Вы-то как сюда попали, да еще в такой холод? И в госпитале у нас прохладно, и тут не обогрелись…
Лизавета объяснила, по какому делу она приехала, и Антропов совсем замельтешил, – профессора Багулина он знал и относился к нему, по его собственному выражению, с «величайшим пиететом».
«Пиетет! – подумал беззлобно Лапшин. – Отодрать бы тебя за уши, старый дурак!»
Но, как это ни странно, Лизавета словно бы не обращала внимания на то, каким теперь сделался Александр Петрович. Она была задумчива, тиха, покойна и порою искоса посматривала на него, словно что- то обдумывая и немножко удивляясь…
За поворотом коридора к Антропову подошли два толстеньких врача, оба сердитые и взволнованные, и Александр Петрович опять сделался таким, каким Лапшин знал его и каким любил: жестким, требовательным и мужиковато-прямым. Видимо, толстенькие доктора получили мгновенную взбучку, потому что растерянно попятились, и взбучку получила тут же подвернувшаяся сестра с усами на носатом лице пожилого кавказца. Сестра-кавказец тоже попятилась, а Лизавета все смотрела издали на Антропова, и в глазах ее по-прежнему было удивленное выражение.
В ординаторской Александр Петрович сбросил халат и шапочку, надел потертый пиджачок, закурил и, словно бы боясь, чтобы не подумали о нем слишком хорошо, сказал растерянно:
– Понимаете, друзья мои, какая штука! По нынешней операции судить нельзя. Это редко такая удача. Организм у человека железный, сердце великолепное, а я тут вовсе ни при чем.
– Золотой советский человек, скромный врач, – усмехаясь, прервал его Лапшин. – Понятно. Где же все-таки мой Жмакин?
Условились, что пока Лапшин будет у Жмакина, Антропов с Лизаветой на машине Ивана Михайловича съездят к Багулину, а потом Александр Петрович посмотрит лапшинского подопечного…
Совершенно секретно
Покуда искали Жмакина, Лапшин вспоминал все, что ему было известно об Алексее за это время, и улыбался, представляя себе то удивление, которое поразит Жмакина от двух-трех лапшинских реплик. Вспомнился ему и майор-разведчик, который долго сидел у него в кабинете и, посмеиваясь, слушал некоторые случаи из прошлой жизни Жмакина, вспомнился и последний вопрос светловолосого медлительного майора:
– Значит, можно доверять?
– Я бы с ним пошел, – спокойно и неторопливо ответил Лапшин. – В любой тыл, на любое дело и на любой срок.
– Ну… а эта… нервозность, что ли, его?
– Зато вы, по-моему, человек выдержанный, – сказал Иван Михайлович. – Крепко выдержанный. Оно так на так и выйдет…
…Очень было интересно, как обо всем этом сложном деле расскажет Алешка…
Отыскался Жмакин возле кипятильника, где происходили финальные или полуфинальные состязания в шашки. Передвигался Алексей бодро, но с каким-то подскоком, и правая половина лица у него дергалась, короткая судорога часто пробегала от угла рта к уху.
– Это – что? Вроде, контузия? – здороваясь, спросил Лапшин.
– Вы погромче, я плохо слышу, – велел Жмакин. – Немножко покарябало меня, но не сильно. Отлежался бы и в медсанбате, но дело вышло такое…
Он изобразил дергающимся лицом значительное выражение, но не выдержал до конца и хихикнул. В зеленых его глазах дрожали веселые огонечки.
– Какое такое дело?
– Особо секретное, – почти в ухо Лапшину сказал Жмакин. – Вы, конечно, можете мне не доверять, поскольку ситуация такая, что проверить вам никогда не представится возможным.
– Проверить не удастся?
– Ага! – с восторгом, страшно дергаясь и смеющимися глазами глядя на Лапшина, подтвердил Жмакин. – Теперь мой верх, Иван Михайлович, потому что я выполнял задание государственной важности и особо секретное, вплоть до международных конфликтов.
– Каких таких конфликтов? – немножко даже возмутился Лапшин. – Какие такие могут решаться при твоем участии международные дела?
– Чего? – не расслышал Жмакин.
Они сидели в широком коридоре на подоконнике, и этот коридор, и Жмакин в зеленом халате почему-то напомнили Лапшину смерть Толи Грибкова и те невеселые дни. Отдав Алексею передачу, он спросил, как жена, как ребенок, что вообще слыхать. Жмакин, порывшись в пакете, довольно развязно посетовал, что папиросы, принесенные Лапшиным, «не его марки», принес свои, плитку шоколада и два апельсина.
– Давай про дела-то! – велел Лапшин. – Как-никак, я с тобой горя хлебнул не мало, имею право хоть в общих чертах…
– В общих чертах оно, конечно, учитывая вашу биографию…
Но тут же отвлекся:
– Все-таки нехорошо со мной получилось, Иван Михайлович. К другим супруга придет, мамаша, дочка, каждый может про себя боевой эпизод соврать, поделиться, а я? Секретный весь кругом, и все. Хоть плачь.
