невесты, которая ничего не знает. Проклятый, как же она довольна. Как же, мать королевы, думает, что на Пьере можно ездить, но от этой плесени все еще наплачутся. Убийца, узурпатор, ублюдок и… венчанный король Арции, и, похоже, надолго. Базиль не был в Мунте несколько месяцев, но вернулся он в другой город. Новая гвардия, новые порядки, синяки, циалианки, наемники и тревога. Рука графа невольно коснулась футляра с письмами. В руках Жоржа Мальвани они бы стали грозным оружием.
Церемония закончилась. Нора стала супругой Тартю, простите, Пьера Седьмого Лумэна. К потолку поднимались клубы ароматного дыма, свечи сгорели примерно наполовину, венценосная пара ступила на алую дорожку, украшенную изображениями золотых и серебряных нарциссов. Потомок лумэновского бастарда и незаконная дочь короля Тагэре. Король и королева страны, на престоле которой не должно быть кошачьих отродий…
Молодые прошли мимо Базиля, затем, опираясь на руку Рогге, шурша шелками, проследовала матушка. Граф Мо, как и следовало, подал руку Анжелике Фарбье-Тартю-Стэнье, а ныне — матери государя. Та улыбнулась и поблагодарила. Базиль сказал дежурную любезность, а ведь он мог бы убить ее сына. Именно так должен был поступить этот проклятый Леонард, про которого читал Филипп. А Эжьер так и поступил.
Интересно, куда делась книжка и где похоронили мальчишек. Долг нобиля — убить убийцу родичей, а долг арцийца — прикончить узурпатора, но разве может «пудель» спасти отечество и честь? Нет, ему положено хвостом вилять. Это Кэрна мог посреди площади напасть на Жореса и выйти сухим из воды, а у Гризье не получится. Как бы он ни задирался с матерью, она ему мать. Он не хочет, чтобы ее растерзала толпа или чтоб ее бросили в Речной Замок. Жорес сейчас без помощи от порога до кровати не доберется, но все равно хочет жить, и у него двое детей и Доротея, которая тем более ни в чем ни перед кем не виновата. Так же как Нора и Эстела с Раймондой.
Они все связаны одной веревкой, они все Вилльо-Гризье. Если он прикончит Тартю вместе с Селестином, семье не уцелеть. Кто бы ни захватил власть, головами Вилльо-Гризье откупятся от толпы, свалив на них все прегрешения и пакости, которые творились в арцийском королевстве, а из Пьера сделают святого.
В прямом смысле сделают. Клирики постараются, они и так из кожи вон лезут, превознося его благочестие и богоугодность. Против клириков не попрешь, разве что если ты Мальвани или Тагэре, в которых в Арции верят не меньше, чем в Триединого. Нет, убить Пьера он не может и сказать правду тоже не может. Зачем? Мальчишек не разбудишь… Что изменится, если мать поймет, что, спутавшись с ублюдком, прикончила собственных сыновей? Она сегодня счастлива и горда, пусть радуется, последние годы ей было невесело. И Жоресу он ничего не скажет, ему ни до чего нет дела, кроме своих горестей и ненависти к Кэрне. На Алека и Филиппа, заявившего, что мириец был прав, жалости брата не хватит, а ссориться с калекой подло и пошло. Про девчонок и говорить не приходится, да и тайну хранить они не сумеют.
Выходит, взять завещание брата и сжечь или закопать? Все равно оно ничего не изменит, а изменит, так только к худшему. Тартю пришел надолго, если он подохнет, клирики и Паучиха найдут кого-то взамен. Арции лучше не будет, а Вилльо вряд ли выплывут. Он не Леонард Аррой, он Базиль Гризье, он будет вилять хвостом и жрать из королевской миски. И вообще скоро он вернется в Авиру.
— Я возвращаюсь в Авиру, моя сигнора. — Базиль вежливо смотрел в глаза Анжелике Фарбье, соображая, какого они цвета. А брови старая грымза чернит, и выглядит это отвратительно. Да и красные пятна на материнских щеках выглядят не лучше. Когда пожилые женщины, наконец, поймут, что краски и яркие тряпки не добавляют им красоты, а пожирают ее остатки…
— Вам удивительно идут эти серьги. Простите, я не очень хорошо разбираюсь в камнях. Что это?
— Эллские изумруды, они обладают двойным блеском.
— Изумруды? Но, моя сигнора, я всегда полагал, что изумруды зеленые.
— Базиль, — Анжелика игриво сжала его руку, и граф поймал себя на том, что его тошнит, — подождите, пока мы выйдем на улицу…
До выхода надо еще дойти, а святые и угодники смотрят на стадо негодяев, расположившееся в их доме, и молчат. Или обедают, если согласиться с казненным за ересь Альбином Авирским, полагавшим, что нимбоносная братия питается молитвами и светом от свечей и лампад. Сегодня небесную свору накормили досыта, сейчас придет очередь земной. Пьер скуп, как дарнийский ростовщик, но он играет в Анхеля. Столы будут ломиться от жратвы и выпивки, а завтра король придумает, как и с кого содрать очередную шкуру. И Проклятый с ним!
Базиль Гризье уедет вместе с Морисом, и пусть делают что хотят! А Леонард на его месте все-таки прикончил бы Тартю… Или нет? Безупречный герцог сломался на сыне, а тут мать, брат-калека, три сестры, племянники, и все хотят жить.
— А теперь, Базиль, смотрите!
— Святая Циала! Что это?! Они и впрямь зеленые, хоть и светлее изумрудов.
— Это не простые изумруды, а эллские, при свечах они красные, а на солнце — зеленые.
— Моя сигнора, вы меня потрясли.
— Прекратите меня так называть, вы брат Норы, она теперь мне дочь, значит, вы почти что сын. Или, — Анжелика улыбнулась, — племянник.
— В самом деле? Вы рискуете, я не слишком хороший человек.
— Вы — несносный мальчишка…
Проклятый, когда же конец? От Анжелики его избавил Стэнье, подхвативший супругу под иссохшую лапку, но Базиль попал из огня да в полымя. Мать сияла и была полна надежд, граф Мо слушал ее сытое мурлыканье, а перед глазами стояла комната в Речном Замке со старым оружием на стенах, радостная улыбка Алека, недоверчивый взгляд Филиппа. «Я сожгу твои письма, брат. Прости меня, я не могу иначе».
Пир и впрямь был роскошным, по крайней мере для Тартю. Молодая сияла красотой, король значительно и серьезно целовал жену, касался тонкими губами бокала и ставил его на стол под крики гостей. Раймонда и Эстела были окружены поклонниками, мать восседала рядом с Его Высокопреосвященством, почтившим пир своим присутствием. Правда, до буйного веселья было далеко. Гости чинно обменивались замечаниями о красоте Элеоноры-младшей и государственном уме Пьера, а также о том, что наконец-то золотые и серебряные нарциссы воссоединились во славу Арции. После кардинала говорил маршал, затем пришла очередь послов, преподносивших венценосной чете подарки.
На специально поставленном столе росла гора драгоценных предметов. После иноземцев за дело взялись арцийские нобили, и их подношения иначе чем взятками назвать было нельзя. Крылья носа жениха трепетали, груда подарков его возбуждала сильнее, чем красота сидевшей рядом с ним девственницы, которая скоро станет его. Наконец подношения иссякли, и внесли свадебный пирог. Огромный, политый чоколатой и обсыпанный орехами, украшенный живыми цветами и бумажными фигурками. Сейчас Его Величество его разрежет, и оттуда вылетят голубь и голубка, после чего все выпьют стоя и до дна, и мать и свекровь уведут невесту, чтобы подготовить к брачной ночи. Вслед за ними зал покинут дамы и духовенство, и оставшиеся мужчины начнут веселиться в свое удовольствие.
Пьер Тартю встал, гофмейстер подал ему нож с белой костяной ручкой, инкрустированной перламутром. Нож и блюдо для свадебного пирога делают лучшие ювелиры, потом эти вещи хранятся в доме «на счастье». Пьер вонзил нож, умело вскрывая творение главного повара. Верх был отделен и поднят под приветственные крики.
— Какая прелесть, — захлопала в ладоши какая-то дура. Белые птицы взмыли вверх, покружили под потолком и пристроились на карнизе. Жаль, не над Пьером. Голуби умеют гадить, как никто…
Пьер поцеловал Элеонору, она отпила из его бокала, а он осушил бокал невесты и разбил об пол. Базиль не сомневался, что сердце нового родича разрывалось на части. Разбить хаонгский хрусталь — это страшно, куда проще убить двоих мальчишек. Алек умер во сне, а Филипп в бою. Так думает Сашни. А он, их единоутробный брат, утром отдал Нору убийце, а ночью сожжет завещание, и все будет кончено. Навсегда.
И зачем этот дурак Сашни приперся к нему?! Отдал бы все своему Пикоку, как сначала собирался,
