они наелись, и Горжин снова вытащил из бокового кармана свой прейскурант.
— Что вам угодно, господа? Сегодня свежий гусь, заяц в сметане, жареная курица, начинённый голубь!
— Я бы предпочёл себе архиерейское место, — добавил Швейк, в то время как Марек проявил больше всего интереса к курице, а Горжин, пряча лист под рубашку, важно говорил:
— Верите ли, друзья, что в прошлом году этот лист спас мне жизнь? Он меня освободил от голодной смерти. Везли это нас в Сибирь и целую неделю не давали есть. Люди с голоду грызли берёзовую кору с полен, как зайцы. И я этот прейскурант читал целый день, я его читал с утра до вечера. Вначале мне от этого было плохо, у меня появлялись желудочные судороги, но потом, когда я его читал, то будто все это съел. Так было приятно…
— Во рту как в салоне, а в брюхе как в спальне, — добавил Швейк.
— Почти так, — подтвердил Горжин. — У меня был ещё винный прейскурант, но тот я потерял. Если бы он у меня был, вот бы я для вас сделал попойку. А теперь вот лей в себя этот несчастный кипяток.
Он снова налил себе в чашку из большого чайника, и через минуту по пустому вагону понеслась сердцещипательная песня на музыку из оперетки «Орфей в аду», ария принца:
Когда я был кельнером главным, Всегда был пьян, всегда был сыт.
А этих денег — полны карманы, Костюм любой я мог носить.
И пиво было, о Пильзен, Вена, И часто Мельника вино, Но вот с тех пор, как стал я пленным, Я пью лишь чистый кипяток.
Марек смотрел на певца с интересом, Швейк — с восторгом и почтением. Горжин, видя свой успех, продолжал:
Когда я был кельнером главным, То жил я, как миллионер, Ловил рыбёшку, стремился к славе И не думал о войне.
Я был ловцом, стрелял по сернам, О, как прекрасен был трофей!
Но вот с тех пор, как в Расее, То каждый день ловлю лишь вшей.
— Вот это как раз настоящие военнопленные песни, — сказал он, видя, как Марек вынимает карандаш, желая записать их. — Брось это, вот приедем в лагерь, ты услышишь ещё лучше; там ты все сразу запишешь. В лагерях как раз цветёт поэзия; люди занимаются поэзией там с голоду. И он запел песню:
Четыре дня они были в поезде и четыре раза рассказывали жандармам, контролировавшим личные документы, что они едут по государственным секретным делам на Кавказ, чтобы там соединить армии, воюющие против Турции. Жандармы ломали над листом головы, но орёл в конце концов убивал всякие подозрения. На документе красовался государственный герб, и хранители безопасности в государстве должны были к нему относиться с уважением. Особенно действовали разговоры Швейка.
— Турка надо убивать, надо за веру с этими собаками языческими воевать.
Ехалось с приятностью. Швейк на каждой станции приносил добросовестно кипяток, булки, кислое молоко, жареных кур и уверял, что все стоит очень дёшево. Они пили, ели и спали и даже потолстели за это короткое время.
В этот день к вечеру они подъехали к большому, освещённому электричеством вокзалу. Горжин выскочил на перрон, чтобы посмотреть, где они, и через некоторое время прибежал назад.
— Ребята, остановимся тут на некоторое время, погостим немножко, а потом поедем дальше. Еду заработаем здесь, а спать будем на вокзале.
Они зашли в пассажирский зал. Несколько жандармов оглядели их пытливыми взглядами, но не задержали. В зале, где было много солдат, сидевших, лежавших и спящих, они затерялись, как зёрна в морском песке. Никто на них не обращал внимания. Только какой-то мужик спросил, куда они едут. Жандарм прошёл мимо них и даже не спросил, кто их сопровождает, и через десять минут они ознакомились с вокзалом и чувствовали себя как дома.
— Ребята, — заявил Горжин, — здесь жандармов, как собак. Кроме того, тут есть ресторан. До сих пор вы кормили меня, а теперь я хочу вам отплатить. Я вам, ребята, в первом или во втором классе устрою завтрак. И, безусловно, в России вы никогда не будете себя чувствовать так хорошо, как сегодня, только немного подождите, — пусть отойдёт поезд.
Едва на перроне прозвонил третий звонок, как он повёл их к зеркальным окнам второго класса.
«Избранное» общество сидело там за столами с белыми скатертями: прекрасные дамы, купцы в шубах, офицеры, на которых золото и серебро так и сверкало. А между ними летали официанты, выныривавшие из-за занавеса в углу и разносившие на тарелках кушанья, стаканы с лимонадом и приборы.
«Они сидят, наверное, в том углу», — соображал про себя Горжин, а потом сказал громко:
— Ну так идите, ребята, пойдём на кухню, в салон вас ввести не могу. Вы недостаточно представительно одеты.
И он уверенным шагом направился к тёмным дверям, открыл их и вошёл в длинный, освещённый коридор. Там он нашёл то, что искал: по одну сторону коридора были открыты окна из кухни, а у другой стены сидели официанты, чего-то ожидавшие или отдыхавшие.
— Подождите здесь, — сказал Горжин Швейку и Мареку, оставив их у дверей.
Все официанты обернулись к нему, а он, отдавая честь, чётко представился:
— Я официант, ваш австрийский коллега. Они обступили его, стали расспрашивать. А он рассказывал, что его к ним тянет голос сердца, что сердце у него может разорваться, когда он видит, как бегают по ресторану и разносят тарелки.
— Я бы жизнь за это отдал, — и он рукавом вытер глаза, — если бы опять пришлось мне стать официантом. Братцы мои, русские официанты, тарелки притягивают меня, как магнит железо.
Он протянул руку к тарелке, поставил её на кончик указательного пальца левой руки, а правой круг-пул тарелку, как волчок. Официанты с удивлением посмотрели на этот фокус.
А он, не переставая говорить, брал тарелки с кушаньями, которые повар подавал на окно, и ставил их одну возле другой на вытянутую руку, начиная от ладони к самым плечам, затем поверх этих тарелок возводил второй ряд — так до тех пор, пока на руках у него не образовалась целая пирамида. Официанты от страха перестали дышать.
— Вот как бы я разносил. — И Горжин быстро пошёл по лестнице. — Так бы вот я обносил, а так бы вот я подавал гостям на стол.
Он снял две тарелки, вынул самые нижние, которые отдал старшему, образовавшийся недостаток пополнил и прибавил:
— Я вот ходил бы так прямо и никого бы не обходил.
И почти не глядя на руки, он поднялся на стул и опять также бесстрастно сошёл. Они вскрикнули от удивления. Затем каждый взял свои тарелки и побежал в залу к гостям, крича Горжину на ходу:
— Господин пленный, подождите, подождите! Через минуту они вернулись обратно и один за другим стали вынимать из карманов грязные, смятые в комок рубли.
— Ну, бери, бери, ведь это же один восторг смотреть на тебя, как ты это делаешь! Есть хочешь? А твои товарищи тоже официанты?
— Тоже, — уверил их Горжин, — но они разносят пиво. А у вас тут пива нет, и они не могут вам показать, как носят пиво по-австрийски.
Они позвали всех к себе, заказали борщ, котлеты, чёрный кофе, довольные, что у них заграничные гости, и говорили:
— Возможно, что и мы на войну пойдём, в плен попадём и нас в Вене так будут угощать.
Это был очень торжественный ужин, во время которого Горжин объяснял, как сервируются блюда. Марек показывал, как носят вино, а Швейк, заправляя в рот сразу две котлеты, спрашивал:
— Знаешь ли ты, балда, как вертится земля? Не знаешь? Так как же ты хочешь понять, как
