— Белка, предупредившая тебя об опасности, это твой дух-проводник.
Никки удивленно подняла брови.
— Эта мелочь пузатая? Как это так получается, что у тебя дух-проводник большая рысь, а у меня — какая-то чепуховая белочка?
Серебряный Шип пожал плечами и усмехнулся:
— Возможно, потому, что ты уже имеешь защитника в моем лице. Я был шипами того терновника, в котором ты пряталась с нашими птенчиками. Белка предупредила тебя об опасности. Я ощетинился против того, что тебе угрожало.
— Так значит яйца — это наши птенчики? То есть, я хотела сказать, дети?
Серебряный Шип кивнул.
— Уф-ф… А если ли какой-нибудь смысл в том, что в гнезде было именно четыре яйца?
И опять он кивнул.
Она ткнула в него локтем:
— Эй! Старина! Не говори языком жестов! Объясни толком.
— Что тут объяснять?.. то значит, что у нас с тобой родится четверо детей.
— Надеюсь, не все сразу! — воскликнула она, округлив глаза. — Тройня, как у твоих родителей, это еще, куда ни шло, но четверо!..
— Насколько я помню, в твоем рассказе одно из яиц надтреснуло. Таким образом, берусь утверждать, что это единственный ребенок, он родится у нас первым. Наш сын. Насчет остальных точно ничего сказать не могу.
— О'кей, допустим, что так. Примем за чистую монету.
Вдруг она вспомнила, что во сне видела и еще что-то, почти ускользнувшее потом от ее внимания. — Знаешь, там промелькнуло нечто странное.
Когда я спряталась в куст и села на гнездо, посматривая наверх, на ястреба, кружащего надо мной и готового напасть, то на заднем плане я заметила высокие здания, как те, что бывают в городе.
При этих словах Серебряный Шип нахмурился.
— Ты уверена? Может, это были просто облака? Или холмы?
Никки покачала головой.
— Нет, это были здания, стальные и резко очерченные, как у меня дома. Только не фасады, а с тыльной стороны. Как ты считаешь, что это может значить?
— Я должен подумать. Пока мне это не совсем ясно.
— А ястреб? Это конкретный враг или просто символ вообще какой-то опасности?
— Думаю, он символизирует все опасности, которые могут грозить в тебе в будущем.
— А первый сон? Ну, тот, который я видела в вигваме, когда парилась. Он что-нибудь значит?
— Ну, это понятно, там ты роза, а я шип. А вот другое растение, рядом с розой, шалфей — наш первенец.
— А та бабочка? Только не говори мне, что это эфемерное созданьице, бездумно порхающее с цветка на цветок, еще один мой дух-проводник.
Он рассмеялся:
— Нет, Нейаки, но это твой особый символ — твои чары, если хочешь, и означает он, что мир и красота войдут в твою жизнь. А еще это говорит о том, что на тропе жизни тебя ждут перемены. Кстати, роза тоже твоя личная эмблема.
— Постой-ка! Я что-то не пойму. И в том и в другом сне ты был шипом, ну ладно, хорошо, ты появляешься и в последний момент защищаешь меня от беды. Но вообще-то, где это слыхано, чтобы гусыня состояла в браке с шипом? И потом, в одном Оде я была гусыней, в другом — розой. Так кто же я на самом деле? Ничего не понимаю.
— Мы не должны толковать то, что являют наши сны, в прямом смысле, да и объяснить все сразу невозможно. Непонятные места сновидений часто проясняются позже, когда пройдет какое-то время, — объяснил он. — Может быть, гусыня символизирует телесное твое естество, а роза означает твою изысканность, красоту и женственность.
— Изысканность? Мою изысканность? — насмешливо проговорила она. — Дорогой мой, это очень любезно с твоей стороны, но твоя интерпретация не кажется мне достоверной. Ничего такого во мне нет и, вероятно, никогда не будет. Но мне приятно, что ты назвал меня красивой, независимо от того, правда, это или нет.
Он не стал спорить с ней, а просто покачал! головой и сказал:
— В один прекрасный день ты увидишь себя! такой, какой вижу тебя я и все остальные. А до той поры я не стану разубеждать тебя и уговаривать! согласиться со мной.
Они вернулись в очистительный вигвам. Серебряный Шип объяснил ей, что теперь, по обычаю, они должны попотеть вместе.
— Не сказала бы, что готова пройти второй круг этого испытания. Я уж и жарилась и парилась. К тому же совсем ослабла, вероятно, потому, что почти ничего не ела.
— Время пройдет быстро, — заверил он ее. — А потом нас ждет угощение, приготовленное для нас Конах, и ты наешься досыта.
— Конах приготовит нам ужин? Ох, Торн! Как хорошо, что ты обо всем позаботился заранее.
— Я вообще очень заботливый муж, — самодовольно проговорил он. — Лучшего мужа никто и пожелать бы себе не мог.
Никки хихикнула и сказала:
— Замечаю, дорогой мой, что ты еще и невероятно скромен.
Серебряный Шип брызнул водой и травяным настоем на горячие камни, и вигвам тотчас заполонило благоуханное облако пара.
— Здесь никто не побеспокоит нас, — заверил он ее. — Сними, если хочешь, рубашку.
Сказав так, он разделся и сел рядом с ней, скрестив ноги и ничуть не стесняясь своей наготы. Никки почувствовала неловкость от того, что она одета, и стянула с себя футболку.
Не прошло и десяти минут, как она вновь впала в летаргию почти наркотического свойства. Бисеринки пота покрыли все ее тело. Едва подняв тяжелые веки, она увидела, что бронзовая кожа Серебряного Шипа тоже унизана капельками пота. Томительность желания исподволь прокралось в нее, и Серебряный Шип отозвался на ее неизреченный призыв горячим блеском глаз, мерцающих как ртуть, и признаками возбуждения, которых он и не думал скрывать.
Он протянул руку и провел пальцем по ее груди, отчего на влажной коже остался след. Сосок набух, чем тотчас привлек к себе его внимание. Он склонился над ней и коснулся соска кончиком языка.
Огонь пронизал ее.
— Можем ли мы делать это здесь? — простонала она. — Здесь, теперь, когда мы очищаемся?
— Ритуал завершен. Мы можем делать все, что пожелаем, — ответил Торн глухим от страсти голосом. — А разве ты не желаешь того же, что столь желанно мне?
— Да, я… да… — выдохнула она почти неслышно и больше уже ничего не могла к этому добавить, потому что его рот вновь прикоснулся к ее груди.
Все еще целуя ее грудь, он подался вперед и опрокинул Никки на спину. Руки ее потянулись к его затылку, пальцы зарылись в темных как полночь волосах, и она нежно прижала к себе его голову.
Он не спешил, он ласкал и омывал ее груди и не завершил своего служения этой двойне, пока не угодил ей вполне — упиваясь росой с этих пиков, с этих унизанных перлами холмов, с их бархатных склонов, и из долины, пролегающей между ними. Его руки любовно скользили по ее телу, вновь и вновь исследуя каждый изгиб, каждую линию и впадинку. Он накрыл одну грудь ладонью, изучая ее форму, языком и кончиками пальцев пробуя ее вкус и шелковистую упругость.
— Такая нежная, — пробормотал он. — Такая гладкая. Как влажная глина, готовая отдаться руке гончара.
— Да, — шепнула она в ответ. — Твоей руке. Никки нежно ласкала широкие плечи, затем руки ее скользнули к его груди, обводя рельефные линии мышц, и она втянула в себя воздух, упиваясь его неповторимым мускусным мужским запахом.
— Если бы я была скульптором, мне и за сто лет не удалось бы воссоздать твою великолепную
