принимать живейшее участие в этом деле – с него, прохиндея, станется.
Именно поэтому антиквар, поежившись от предчувствия нового приключения, решительно свернул в лесок и зашагал по протоптанной кем-то тропинке прочь от монастыря – у него были новые сведения, что отсюда можно добраться до Москвы на электричке.
Это было проделано с успехом и большим пафосом. Когда Давыдович выходил на перрон московского вокзала, он даже был немного разочарован, что появление его персоны на этом вокзале не было встречено широким общественным резонансом. Даже какая-то хамоватая парочка чуть не сшибла его с ног, ломясь за каким-то поездом.
Давыдович выругался, закинул мешок на плечо и пошел ловить такси – ситуация этому благоприятствовала. С помпой он доехал до музея краеведения, директор которого, возвратясь из длительной командировки, страдал от черной депрессии по поводу своих неудач и неудач своего культурного заведения.
У него срывалась запланированная поездка с экспозицией по городам и весям, о которой он договорился уже с музейным ведомством и даже выхлопотал загранпаспорт для себя и для всей своей семьи. Это был его последний шанс вывезти своих отпрысков куда-нибудь «за кордон» – они уже ему плешь проели, а зарплата директора музея была не так велика, как того хотелось бы его жене.
По этому поводу уважаемый директор был в легком опьянении и тяжелом отходняке постоянно. Именно в момент перехода из одного состояния в другое и застал его торжествующий Давыдович, и даже сердобольная секретарша не смогла отбить напористое вторжение воодушевленного своей миссией антиквара.
Мягко, но настойчиво отстранив секретаршу, Давыдович чуть ли не с ноги открыл дверь и прошел, ступая, точно капрал на параде, прошел ровно на середину комнаты и представился:
– Михаил Давыдович.
Директор конвульсивно вздрогнул и уронил пластиковый стаканчик, из которого растеклось что-то бурое. Начальствующий неудачник накинул на свой позор какие-то бумаги и попытался сделать деловое лицо. При этом у него получилось нечто совершенно несуразное: верхняя половина лица уже перестроилась на нужный лад, а нижняя, в лице, если так можно выразиться, нижней челюсти, еще не успела. Впрочем, Давыдовичу было не до того, он был распираем чувствами и не замечал вокруг ничего, подобно той самой драчливой птице. Он выпятил грудь, закатил глаза и громогласно произнес:
– Я к вам, господин директор, по делу. Надеюсь, вы не откажетесь взглянуть на то, что я могу предоставить вашему вниманию.
И, словно иллюзионист, широким жестом закинул грязный мешок на стол и обвел его ладонью – мол, посмотрите, как вам это нравится?
Директор с выражением метафизической усталости на лице посмотрел на мешок, потом на Давыдовича и бесцветным голосом спросил:
– Что у вас там? Кролики?
– Какие кролики? – искренне удивился антиквар и в свою очередь посмотрел на директора.
Повисла пауза, которую прервал Давыдович, решивший начать действовать, пока его отсюда не выставили. Деловито развязав мешок, он выставил перед постепенно трезвеющим Висаулием Викторовичем последовательно все пять добытых им экспонатов.
– Боже мой! – вскричал оживившийся вдруг директор. – Да это же полный комплект печатей Дегтярева!!! Где вы их взяли? Они же по очереди пропали со всех экспозиций. Какие-то были проданы, какие-то – поворованы… Ну, вы читали в газетах.
– Обнаружил, по всей видимости, у того, кто их украл.
– Где этот негодяй? – раздувая ноздри и потрясая волосатыми кулаками взревел директор.
– Скрылся в неизвестном направлении в страшной спешке и не успел прихватить с собой награбленное. Оно чисто случайно попало мне в руки. И правильно сделало – я, в отличие от некоторых, не бандит и понимаю роль искусства в жизни общества, как и его бедственное положение на данный момент…
Директор его уже не слушал: он со слезами на глазах трогал, рассматривал, гладил вернувшиеся к нему любимые предметы русского ювелирного искусства, пришептывая что-то очень сентиментальное. Он так растрогался, что стал обнимать совершенно незнакомого человека с жаром и страстью такого рода, что можно было усомниться за собственную безопасность.
– Дорогой вы мой! Вы же просто наш спаситель! Вы вернули нашему музею лицо! Вам полагается вознаграждение! Пойдемте, пойдемте к казначею!
Давыдович, залившийся краской удовольствия, дал себя увести к казначею, где разыгралась отвратительная сцена человеческой алчности. К счастью для Давыдовича, только один из присутствующих здесь работников музея знал истинную цену деньгам, и, к еще большему счастью, он занимал должность подчиненную. Поэтому вознаграждение за возвращенные музею ценности с лихвой перекрывало все материальные и моральные лишения, перенесенные Давыдовичем в этом странном приключении.
Мало того: директор, для которого деньги были еще не самым главным в жизни, переносил это странное свое качество и на других людей. Отсыпав щедрою рукою в карман осоловевшего от такого счастья Давыдовича «звонкой монеты», директор посчитал себя еще больше ему обязанным.
– Голубчик вы мой дорогой! Не могу я с вами расстаться после всего, что вы для меня сделали. Знаете что? Вы, я вижу, человек образованный и честный. А идемте-ка к нам, дорогуша, в художественные консультанты. Зарплата приличная и загранкомандировки мы вам гарантируем периодически – у нас связи со музеями всего мира. Да что это я? Мы же с вами теперь поедем в тур по городам Европы с выставками в культурных столицах Старого света! Соглашайтесь!
Мир перед глазами экс-антиквара перевернулся и встал с ног на голову. Все, что случилось за последние полчаса было тем самым случаем, который имеет место лишь раз в жизни, причем в жизни не каждого человека: это был тот самый исторический момент, когда разносчик мороженного становится миллионером, а второсортная певичка – гранд-дамой Голливуда. Давыдович торопливо затряс головой, опасаясь, что директора занесет, и он передумает.
ГЛАВА 19. ЯВЛЕНИЕ ГЕРОЯ
Женя застряла. Никогда ранее ей не было знакомо состояние какого-то ступора и полного непонимания происходящего.
Она сидела на этой скамейке в зале ожидания, холодном и грязном, смотрела на бесконечные людские потоки, в которых не было ни одного знакомого лица, и постепенно погружалась в какое-то тупое оцепенение. Сперва у нее отнялся головной мозг, потом – спинной, и, в конце концов, прекратили свою жизнедеятельность все внутренние органы и отекли конечности.
Она сидела на лавке, обнявшись со своим рюкзаком, и больше всего на свете была похожа на восковую куклу из Британского музея.
Ей самой было не вполне ясны причины такого явления, да она в тот момент о них и не думала. Можно было объяснить это все влиянием магнетизма людских масс, которого раньше Женя никогда не ощущала на себе, а потому поддалась ему так быстро и легко. Странным было, что она не села вместе со всеми на какой-нибудь уж очень популярный поезд и не отправилась, куда глаза глядят, что, впрочем, не противоречило ее планам.
Наконец, наступила ночь и мельтешение постепенно стихло. Зато теперь со всех сторон доносился различной силы и тембра храп. В голове Жени постепенно стало проясняться, но не настолько, чтобы понять, что происходит. Тут чрез ее вытянутые ноги кто-то споткнулся и она вышла из анабиоза:
– Куда прешь, козел? – зло сказала она исподлобья посмотрела на на виновника ее пробуждения.
Это был молодой человек, чья наружность явно говорила о том, что в табеле о рангах среди своих сверстников он находится в касте «неприкасаемых», а, если говорить языком более современным, он попросту лох. Об этом говорило все в его наружности – и широкое лицо, и оттопыренные уши и совершенно маленькие глазки с короткими тупыми ресницами, и губастый рот, и какая-то мешковатая одежда. Но более всего убивала его манера смотреть на собеседника во все глаза и глупо улыбаться во весь рот.
– Извини, – смущенно склонив голову на бок сказал он.
Женя что-то фыркнула и прикрыла глаза в знак того, что ей больше не о чем говорить со столь недостойным ее внимания объектом. Парень же так, видимо, не считал, а потому плюхнулся рядом на скамейку и проникновенно спросил:
