Меня это не удивило: я ведь знал, в чем дело. И поэтому не встревожился.
— Что она сказала тебе?
— Она спросила, у нас ли Бобби… Знаешь, все вышло как-то… э… глупо. Бобби сидел возле бассейна, когда она позвонила, и он сказал: “Если это Мэрилин, скажи, что меня здесь нет”. Наверное, она слышала это. Когда я сказал, что Бобби уехал, она ответила: “Ты хороший парень, Питер. Попрощайся с Бобби от моего имени” — и повесила трубку. Вот и все. — Лофорд щелкнул влажными пальцами. — Я стал звонить ей, но у нее постоянно было занято, занято, занято… Бобби ждал вертолет, и когда он улетел, я вернулся в дом и опять позвонил ей. Но ее телефон по-прежнему был занят, тогда я позвонил Гринсону. Тот после моего звонка отправился к ней домой, но она уже была мертва… — По глазам Лофорда я видел, что он рассказал далеко не все.
Он налил себе виски и большими глотками осушил бокал. У меня создалось впечатление, что он заранее отрепетировал свою версию.
— Я не виноват, Дэйвид. Честное слово, — добавил он с беспокойством в голосе.
— Да, — сказал я, но фактически Лофорд — единственный из близких знакомых Мэрилин, живший неподалеку, — мог спасти ее, но не сделал этого.
Я тоже налил себе виски.
— Я только что был у нее дома, — проговорил я, хотя вовсе не обязан был объяснять Лофорду, почему мне захотелось выпить.
— А, — отозвался он. — Зрелище угнетающее, правда?
— Ты тоже был
— Был, старина. Мне позвонили сразу же, как только обнаружили ее мертвой. Я позвонил Бобби, и он приказал мне немедленно ехать к ней домой, чтобы опередить полицию, и посмотреть, не оставила ли она какой-нибудь записки. Думаю, он просто не сообразил, к кому, кроме меня, можно обратиться с такой просьбой, да и потом, я ведь как-никак член их семьи. Я поехал к ней и все осмотрел. Она была голая, лежала на кровати лицом вниз с телефонной трубкой у уха. Мне все время казалось, что, если издать какой-нибудь громкий звук, она проснется. Такое вот было чувство, но все это, конечно, мне только казалось… — Лофорд молча плакал. Слезы струились у него по щекам и капали на рубашку. Он не уточнил, кто сообщил ему о смерти Мэрилин, а я не стал спрашивать.
— А что потом?
— Я уже сказал Бобби. Никаких записок я не нашел, — всхлипнул он. — Вообще ни черта.
Я посмотрел ему прямо в глаза.
— Я тебе не верю.
Лофорд высморкался.
— Дэйвид, я говорю правду, Бог свидетель! Записки не было. — Он помолчал, шмыгая носом. — Только тетрадка со стихами.
Я протянул руку. Лофорд обиженно смотрел на меня. Но в его глазах я был посланником Джека, а Джек был единственным человеком в мире, которого Лофорд боялся еще больше, чем Бобби. Он сунул руку в карман и вытащил небольшую тетрадку, обычную, какие продаются в каждом магазине.
— Спасибо, Питер, — поблагодарил я. — Можешь идти.
— Ты не хочешь услышать остальное? — спросил он.
— Нет, — ответил я. — Не хочу.
Я и вправду ничего больше не хотел слышать, ни единого слова. Я желал только одного — чтобы он ушел.
Лофорд удалился, невнятно бормоча какие-то извинения, все еще оправдываясь, а я сделал глоток из бокала и стал листать тетрадь. Все стихи были переписаны округлым неровным почерком Мэрилин — строчки, которые в то или иное время привлекли ее внимание. Некоторые из стихов были мне знакомы; я наткнулся на издавна любимые мною строфы из “Оксфордской антологии английской поэзии”; были там и стихи ее собственного сочинения. В принципе меня интересовала последняя запись, поэтому я заглянул в конец тетради. Запись была сделана кривыми, неуклюжими буквами, словно Мэрилин писала уже в таком состоянии, когда почти не могла держать ручку. Однако разобрать слова все же было можно, и я прочитал то, что Мэрилин написала в последние мгновения своей жизни, перед тем как окончательно потеряла сознание.
Это было не стихотворение. Запись гласила:
“Дорогой Бобби, я любила тебя. Ведь это не преступление?
Я хотела только одного — быть счастливой. Неужели это так много?
Где бы я ни была, я все равно буду любить тебя.
Береги Джека — и себя…
Мэрилин”.
Ниже, как на деловой корреспонденции, она вывела заглавными буквами: “ДОСТОПОЧТЕННОМУ РОБЕРТУ Ф. КЕННЕДИ, МИНИСТРУ ЮСТИЦИИ США. МИНИСТЕРСТВО ЮСТИЦИИ, ВАШИНГТОН (ОКРУГ КОЛУМБИЯ)”.
Неужели, размышлял я, несчастная женщина предполагала, что ее послание найдет своего адресата? Потом я подумал о том, какие могли быть последствия, если бы полиция нашла записку Мэрилин и тайно передала ее газетчикам…
Очень осторожно и аккуратно я вырвал из тетради последнюю страницу и разорвал ее на мелкие кусочки.
Затем положил тетрадку в карман и отправился выполнять свою последнюю миссию, о которой не мог думать без содрогания.
Макреди, с видом хозяина, ждал меня у морга.
— Не раздумали? — спросил он.
Я покачал головой.
— Дело ваше. — В городе, где растут пальмы, возвышаются постройки в испанском стиле, где преобладают яркие краски, здание морга выглядело неуместным, словно оно было спроектировано муниципальными архитекторами Кливленда или Бостона сотню лет назад. Глядя на это здание, трудно было представить, что вы находитесь в Лос-Анджелесе, жителям которого суждено было после смерти вновь вернуться в зловещую сырую трущобу из кирпича, мрамора цвета рвоты и прокопченной облупившейся древесины — в застарелую затхлость городов, из которых они когда-то сбежали сюда, в Калифорнию. Но ведь Мэрилин родилась в Лос-Анджелесе, напомнил я себе, приют, в котором она росла, находится совсем недалеко от морга.
Макреди подвел меня к лифту, и мы спустились вниз. Он закурил сигару и предложил мне тоже. Я покачал головой.
— Так легче переносить запах, — объяснил он, когда мы вышли из лифта. В нос ударила мерзкая вонь — некая смесь въевшейся мочи, формальдегида и разлагающихся тел. От сигары Макреди вокруг распространялся запах тлеющей попоны, и от этого дышать было еще труднее.
Макреди шел впереди меня по проходу между рядами каталок из нержавеющей стали, на каждой из которых лежал прикрытый простыней труп. Мы миновали комнату, выложенную белым кафелем, где двое мужчин в операционных костюмах деловито очищали от мозгов чей-то череп, одновременно слушая по приемнику радиорепортаж о бейсбольном матче. Я подумал, что Макреди, возможно, таким образом проверяет меня на прочность. Если так, он понапрасну тратит время. В молодости, когда я работал в кинобизнесе, мне не раз приходилось бывать в морге: Мэрилин не первая из кинозвезд покончила жизнь самоубийством. Если это и впрямь было самоубийство.
Макреди открыл дверь, и мы вошли в ярко освещенную комнату, в дальнем конце которой я видел ряды железных дверей. Здесь было довольно холодно, и я поежился. У дверей холодильника, раскачиваясь на стуле, сидел полицейский в форме. Он читал журнал “Плейбой” и курил сигарету.
— Немедленно встать, Квинн, жирная ты свинья, — сказал Макреди. — К ней посетитель.
Квинн не обиделся на такое обращение. Я знал, что полицейские только так и общаются между собой. Они ведут себя, как большие хищные звери — вам кажется, что они дерутся, а для них это просто игра.
