пребывания.
Первым делом я, как человек, любящий поваляться в постели и помечтать, пошел в спальню. Едва войдя в уютное до безобразия желтое помещение, я остановился как вкопанный. На меня смотрел незнакомый мужчина. Только спустя несколько жутких секунд я понял, что это мое отражение. Дело даже не в том, что у меня была совершенно непривычная старомодная прическа и ширина плеч куда больше привычной. Просто я уже успел забыть, как я вообще выгляжу. Впервые за последние два месяца я смотрелся в зеркало, находясь, правда, не совсем в своем теле. Хотя вообще-то я был копией себя, только представленной... в более выгодном свете, что ли. И плечи шире, и руки потолще, и осанка попрямее. Я даже невольно залюбовался.
Вот занимался бы спортом, был бы таким красавцем, а не хлюпиком-недомерком, которого порыв ветра сдует.
В общем, если говорить честно, то я себе понравился. И странное ощущение чуждости тела само собой исчезло. Это куда лучше, чем каждодневно заниматься спортом. Вот только особой разницы я не ощущал, наверное, сказывается привычка. Ну, привык я быстро уставать и чувствовать слабость в теле после длительных прогулок по длинным коридорам. Новое тело в отличной форме, оно и в сто раз больше пройдет, но попробуй себя самого в этом убеди.
Я тяжело вздохнул.
И тут все не слава Богу. Хоть что-нибудь хорошее, не омраченное всякими «но» и «если», в моей жизни появится? Или все так и будет происходить в хаотичном порядке и без моего осмысленного участия. Хотя вообще-то кто в этом кроме меня виноват?
— Эх ты, — повинил я свое отражение. — Что ж ты раздолбай-то такой?
Мое лицо в зеркале хитро сощурилось:
— Это не я раздолбай, это ты раздолбай.
Все, последняя стадия! Я наконец-то сошел с ума. Какая досада. Хотя, с другой стороны...
— Что уставился? — продолжило ворчать мое отражение. — Себя никогда не видел?
— Да нет, отчего же, видел. Только привычки разговаривать с самим собой не имел и иметь не собираюсь.
— А спорим, заимеешь? — тут же прищурилось отражение.
— Фиг тебе, — зло ответил я и отвернулся.
Послышался стук в дверь.
И это камера для содержания преступников? Наверное, это официант с подносом фруктов или даже с деликатесным для жителей этого мира мясом.
Я повернулся к отражению, чтобы спросить его мнение по этому поводу, но оно стояло ко мне спиной. Мне ничего не оставалось, кроме как крикнуть:
— Войдите!
Бесшумно открылась дверь, и в коридоре появился Ромиус.
— Ну как ты здесь устроился? — поинтересовался он.
— Замечательно, — честно ответил я, слегка удивившись столь быстрому появлению Ремесленника. — Эта «камера» в три раза больше той квартиры, что я занимал в своем мире. Мне даже нравится быть в заключении.
Ромиус усмехнулся:
— Не радуйся, долго тебя тут не продержат. Слушание твоего дела назначено на завтра.
— Нет, правда, мне здесь нравится, — не сдавался я. — Только не кормили пока что.
— И чем ты ему приглянулся? — спросил Ромиус, проходя мимо меня в спальню. — Я видел в коридоре официанта, несущего тебе мясо лично от тюремщика.
Мне оставалось подивиться своей догадливости. Я пожал плечами, забыв о том, что Ромиус стоит ко мне спиной. Когда пауза затянулась, я нехотя ответил.
— Хороший он дядька, вот и все.
— А то! Как-никак мой родственник, — кивнул Ромиус.
— Родственник? — удивленно повернулся к нему я.
Хотя, должен признать, это объясняет его столь быстрое появление. Понятное дело, родственник впустил его без всяких вопросов.
— Ну да, по матушке. Что, не похожи?
— Да не очень, — честно сказал я.
Ромиус встал напротив зеркала, крутанулся на месте, а потом произнес изменившимся голосом, выдающим тревогу:
— Теперь нас не прослушают, я поставил защиту. Дела наши совсем плохи, и, должен признаться, виноват в этом частично я сам. — Он предупреждающе поднял руку. — Подожди с вопросами. Дело в том, что я пригрел змею на своей груди. Это я настаивал на принятии Зикериула в Академию, хотя Ассамблея и не хотела принимать человека из дворца. Мы давно решили не допускать в Академии интриг и подлости, столь обыденных в стенах Императорского дворца. Но я поступился правилом, потому что Зикериул был действительно талантливым мальчиком. Я понадеялся, что он всецело отдастся Ремеслу, а Зикер внес в наши стены разрозненность и обман. Так что во всем, что происходит сейчас, виновен так или иначе я.
Я во время этого признания со смесью удивления и страха смотрел на свое отражение, скачущее вокруг отражения Ромиуса, ставящее ему рожки и делающее прочие пакости. Неужели я и вправду сошел с ума?
— Мм... можно вопрос? — протянул я.
— Конечно, — сокрушенно ответил Ромиус.
— А у вас не бывает таких странных отражений, которые делают то, чего вы не делаете?
До Ромиуса не сразу дошло, что я спрашиваю его о чем-то совершенно не касающемся его угрызений совести.
— Чего? — переспросил он, оглядываясь на зеркало.
В зеркале было два отражения: его и мое. Они мирно стояли и смотрели на нас. Самое обидное, что мое отражение теперь не извивалось и не корчилось. В общем, вело себя, как самое обычное культурное отражение, то есть повторяло все мои движения.
— Ну это... — Я слегка смутился. — Не бывает у вас таких магических зеркал, в которых отражения живут собственной жизнью, говорят с тобой?
Ромиус покачал головой.
— Я о таком не слышал. Если только кто-то другой в нем появится, у нас сейчас есть новые виды разговорников, передающих на короткие расстояния изображение. Правда, это только экспериментальные модели…
Надо же, да у них тут скоро и салоны магической сотовой связи откроются. Ладно, не буду отвлекаться…
— Нет, отражение как раз мое.
— Тогда, можешь мне поверить, если я об этом не слышал, значит, вряд ли такое может быть.
Я не стал говорить, что о двигателе внутреннего сгорания и синхрофазотроне он тоже наверняка не слышал, однако они определенно существуют. Ведь это его мир, а в пределах своего мира, скорее всего, он действительно знает если не почти все, то очень многое.
Но что же я тогда видел в зеркале? Признак окончательного помутнения рассудка? Вообще-то, может быть, это и к лучшему, что рассудок помутился. Лучше уж так, тихо, мирно беседовать со своим отражением, чем глупо пускать слюни и смотреть в одну точку, каковыми представляются мне настоящие психи.
— Значит, показалось, — махнул я рукой. — Так что там об Императорском суде?
Ромиус тяжело вздохнул:
— Что тут сказать, суд будет лишь видимостью. Все уже решено. Тут была проведена очень тонкая работа. Император искренне считает, что ты не кто иной, как подлый Вельхеор, копающий под его трон. Объяснять ему, что вампирам его трон задаром не нужен, бесполезно, здесь угадывается рука Зикера. Он уже подкапывал под некоторые академические группы, но такой полномасштабный «подкоп» произведен впервые. Причем проведен он с профессионализмом, достойным уважения, видимо, у Зикера это в крови. Я,
